Иисус. Дорога в Кану - Райс Энн

— Мой господин?

— Благодарю тебя, Иешуа бар Иосиф, — сказал он, — за то, что ты пришел в мой дом.

Глава 16

Наконец наши гости благополучно отправились в приготовленные для них комнаты, на самые лучшие циновки, какие мы постелили поверх соломы, самые мягкие подушки, какие только нашлись в доме, с жаровнями, полными углей, и водой, на случай если она потребуется. Разумеется, они утверждали, что все это гораздо больше того, чего они заслуживают, хотя мы знали, что это не так, и сокрушались, что не можем постелить им шелковых простыней, а они уговаривали нас идти спать. И я вернулся в общую комнату, где ночевал почти всегда, и улегся рядом с жаровней.

Иосиф сидел молча, как прежде, глядя на меня задумчивыми глазами, и дядя Клеопа сидел, глядя в огонь, с чашей вина в руке, из которой он время от времени прихлебывал, бормоча что-то себе под нос.

Я ощущал безысходную тоску. Я ощущал ее, лежа в тишине и полумраке, не обращая внимания на вошедших братьев, Иосифа и Иуду, которые устраивались на ночлег. Я сознавал их присутствие так же смутно, как присутствие Силы и Леви, и еще Маленького Клеопы с женой Марией.

Я понимал, что Авигея спасена, понимал, что ее несчастья каким-то образом закончились. Я понимал, что Хананель и его внук Рувим будут добры к ней до конца своих дней. Я все понимал.

Но еще я понимал, что отдал Авигею другому мужчине, отдал свою Авигею навсегда.

И целый сонм возможностей обрушился теперь на меня, возможностей, какие я, вероятно, на краткий миг сознавал в те минуты в роще, когда обнимал ее, возможностей, от которых я отказался. Теперь же они явились, словно насмешливые шепотки, и призрачные картины проходили перед моим затуманенным взором: Авигея — моя жена, мы с Авигеей в доме вместе с детьми, мы с Авигеей заняты повседневными делами во дворе, оплетенном виноградными лозами. Ощущение усталости, мягкая нежная кожа, осмелиться только на одно — легонько коснуться губами, и каждую ночь уютно свернувшееся тело рядом со мной — все, что последовало бы, могло бы последовать, если бы я взял ее в жены, если бы сделал то, чего от меня ждали все жители деревни, чего давно ждали мои братья. Если бы я сделал то, что требовали обычаи и традиции. Если бы я сделал то, чего жаждало мое сердце.

Мне не хотелось спать. Я боялся спать. Мне хотелось покоя, хотелось, чтобы наступил день и можно было встать, чтобы дождь шел и шел, заглушая все звуки в комнате, всякое произнесенное слово. И зачем вообще они разговаривают в столь поздний час, после того как сказано уже так много?

Я поднял голову. Иаков стоял, сверля меня взглядом. Рядом с ним стоял Клеопа. Моя мать тоже была здесь, она пыталась оттащить брата.

— И как это мы сможем обеспечить невесте все те платья, покрывала, балдахин и все остальное, о чем ты с таким жаром говорил, чтобы она могла выйти замуж за такого богача, как внук Хананеля из Каны? — наконец взорвался Иаков, в гневе потрясая кулаками. — Ответь мне, что скрывается за твоей похвальбой, ты, кто стал причиной несчастья, этого самого несчастья! Как ты мог требовать для нее одеяний и приготовлений, каких в этом доме никто не в силах обеспечить твоей сестре?

Он хотел говорить и дальше.

Но я поднялся на ноги.

— Почему ты сам не женился на ней, сынок? — спросил меня дядя Клеопа с мольбой в голосе. — Кто же требует от тебя, чтобы ты не женился?

— А, он слишком хорош для этого, — заявил Иаков. — Он лучше Моисея, что не берет себе жену, он лучше Илии, что не берет себе жену. Он жил бы, как ессеи, но только не с ессеями, потому что слишком хорош для них. И если бы с девушкой в роще оказался любой другой, она погибла бы. Но тебя все знают, ты — нет, ты никогда не тронул бы ее!

Он набрал в грудь воздуха, чтобы продолжить, но я остановил его.

— Пока тебя не хватил удар, — сказал я, — дай мне поговорить с матерью. Мама, пожалуйста, неси сюда прямо сейчас те дары, что принесли, когда я родился. Покажи их нам.

— Сынок, ты уверен?

— Я уверен, — сказал я.

Я не сводил глаз с Иакова.

Он порывался заговорить.

— Подожди, — сказал я.

Мама сразу вышла.

Иаков стоял, рассматривая меня с холодным презрением, готовый взорваться. Мои братья столпились у него за спиной. Племянники стояли, наблюдая, в комнату вошли тетя Есфирь и Мара. Шаби, Исаак и Менахем стояли у стены.

Я, не дрогнув, смотрел на Иакова.

— Ты вывел меня из себя, брат, — сказал я. — Честно признаться, ты меня утомил.