Замок на скале - Вилар Симона

– Разве тебе не кажется, что у меня есть причины так себя вести?

Анна вздохнула со всхлипом.

– Я просто пыталась тебе отомстить, Фил. Отплатить той же монетой. А ты был равнодушен и холоден и либо не считал Генри Стаффорда серьезным соперником, либо, как казалось мне, был так увлечен графиней, что тебе было все равно, что происходит со мной.

Прозрачные глаза Филипа потемнели.

– Клянусь Крестом, в который верю, гербом предков и своей честью, что это не так. Я ревновал тебя к герцогу Бэкингему с того дня, когда заметил, что ты с восхищением глядишь на него. Но я желал верить тебе, я не хотел оскорблять тебя подозрениями. Одного я опасался – что ты случайно выдашь себя, расспрашивая про Кларенса и Изабеллу.

К тому же я видел, что вы люди одного круга, образованные и умные. И ты давно не имела такого собеседника. Не стану скрывать, я боялся, что ты увлечешься им. Все эти годы, Энн, я мучился мыслью, что ты затоскуешь о том, чего лишилась по моей вине, и Генри Стаффорд для меня был воплощением этой опасности. Он принадлежит к окружению короля Эдуарда, он покорил множество женщин и сам увлекался ими настолько, что даже не побоялся вызвать ревность свирепого и могущественного Дугласа.

Но я не мешал тебе. Бэкингем пел для тебя, а ты призывно и обольстительно улыбалась ему. Ты не пожелала выслушать моих оправданий, и после этого я стал опасаться наихудшего. Ты говоришь, что я оставался безразличен? Господь свидетель, что это не так. Я так страдал, что испугался совершить наихудшее. И тогда я уехал.

– Ты оставил меня Генри Стаффорду, не так ли? – негромко спросила Анна. – Ты уступил меня ему, как когда-то уступил Элизабет Вудвиль королю?

И тут впервые выдержка изменила Филипу. Его губы приоткрылись в немом крике, лицо исказилось, и, схватив Анну за руку, он притянул ее к себе так, что она упала на колени и испуганно вцепилась в схваченный железным обручем край лохани.

– Нет! Это не так, Анна! Но я решил, что, если твоя любовь чего-то стоит, ты не опозоришь отца своих детей в его же доме. К тому же я все еще надеялся, что твоя игривость и кокетство – следствие обиды из-за Мод Перси.

Казалось, после этих слов Филип лишился последних сил. Он отпустил ее руку и отвернулся, дыша, словно загнанное животное.

А Анна вдруг испуганно подумала о том, что же успели ему наговорить о ней.

– Ты говоришь, что пожалел Мод Перси. Тогда поверь, что и я всего лишь умерила разочарование Генри Стаффорда.

Глядя в сторону, Филип усмехнулся.

– Клянусь небом, из нас двоих ты оказалась куда более доброй. Ты пожалела его в моей спальне, уста к устам, и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы вас не потревожили.

Анна стремительно встала.

– Если бы, Филип Майсгрейв, я пожелала вам изменить, то уж наверняка не оставила бы дверь открытой. Мне неизвестно, что вам наболтали злые языки, но в тот день, когда вы уехали, я поднялась в нашу опочивальню и ревела там, как деревенская дура. Я считала, что для тебя важнее то, что на свете существует Мод Перси.

Но Бэкингем так не считал. Он догадался о том, что встал между нами, и уехал тотчас после тебя. Как благородный сеньор, он не мог уехать, не простившись. Моя вина лишь в том, что я была начисто оглушена твоим безразличием, и вместо того, чтобы выйти к нему, впустила герцога к себе. Я не думала, что так случится… И…

Анна не договорила, чувствуя, как растет ком в горле. Наконец она справилась с собой.

– Я женщина, Филип, а ты мужчина. С женщины всегда спрашивают вдвое, втрое строже. Но если я, воочию убедившись, что ты обнимаешь леди Перси, готова поверить тебе, то и я обращаюсь к твоему великодушию и прошу поверить на слово. Я люблю тебя, Филип, как прежде, и буду любить всегда.

Он по-прежнему прятал глаза. Анна ждала ответа минуту, другую. Потом поднялась уходить… но не успела. Филип поймал ее за полу халата и рванул к себе так, что она, потеряв равновесие, поневоле уселась на край лохани, а с него соскользнула в воду. Когда она вынырнула, отфыркиваясь и ошалело тряся головой, то увидела, что полулежит поперек туловища Филипа, а ее ноги в меховых полуботинках нелепо торчат над краем лохани.

Она взглянула на мужа. Филип улыбался.

– И в чем, по-вашему, сэр, я буду возвращаться в опочивальню? – осведомилась она.

Филип отвел мокрые пряди с ее лица.

– Что-нибудь придумаем, миледи.

Анне осталось лишь сбросить ботинки. Филип притянул к себе ее мокрое лицо, и, когда он коснулся губами ее губ, она горячо обняла его. И вмиг перестала думать обо всем скверном, растворяясь в сладостной жажде любви. Только ее муж умел сделать это, и никто больше. Все остальное не имело никакого значения.