Красное колесо. Узел I. Август Четырнадцатого - Солженицын Александр Исаевич

– И ношение формы? И студенты козыряют, как младшие чины?

– В Военной Академии? – ничего страшного.

– Сол-датчина! – всплеснул прапорщик. – Вот так мы всё уступаем, а потом удивляемся…

– А потом – раненых лечим! – сердился уже и врач. – Раненых вы мне оставьте! Солдатчина!… Смотрите, завтра сами явитесь. С раздробленным плечом.

Прапорщик усмехнулся. Совсем он не был зол, а юноша искренний, с убеждённостью лучших русских студентов:

– Да кто же против гуманности!? Лечите на здоровье! Это можно рассматривать как взаимопомощь. Но не надо теоретических оправданий этой пакостной войны!

– А я – нисколько… Я разве…?

– “Освободительная”!… Чем-то надо заинтересовать. “На выручку братьям-сербам”! – сербов пожалели! А сами по всем окраинам душим – этих не жалеем!

– Но всё-таки Германия на нас… – терялся врач перед уверенной молодостью, как принято в России теряться.

– Если хотите, очень, жаль, что Наполеон не побил нас в Восемьсот Двенадцатом, – всё равно б не надолго, а свобода была бы!

Накатывал, накатывал юрист, переодетый в гадкую военную форму, да мысли отдуманные, так сразу не поспоришь. И, всё больше идя на примирение, посочувствовал врач:

– И как же вас мобилизовали? – ни льгот, ни отсрочки?

– Вот так, застрял… Напра… отставить, нале… отставить, ноги на-пле… отставить, кругом, бегом! Сдал экзамен на прапорщика запаса.

– Ну, будем знакомы, – врач протянул крупную, мягкую, сильную кисть: – Федонин.

И получил в неё узкие костистые четыре пальца юриста:

– Ленартович.

– Ленартович? Ленартович… Подождите, я эту фамилию в Петербурге где-то слышал. Мог я слышать?

– В зависимости от круга ваших интересов, – сдержанно отвечал Ленартович. – Мой родной дядя был известен в революционных кругах. И казнён.

– А-а, верно-верно! – соглашался врач, тем более виновато, тем более с уважением, что так и осталось у него в голове смутно, побалтываясь: то ли удачный выстрел, то ли невзорванная бомба, то ли военно-морской мятеж. – Да, да, верно, верно… У вас фамилия – отчасти немецкая, да?

– Да был какой-то мой предок, тоже кстати военный врач, при Петре. Потом обрусели.

– И кто ж у вас в Петербурге?

– Родители умерли. Сестра, бестужевка. Как раз сегодня пришло от неё письмо – и что же? Написано на четвёртый день войны, 23-го июля, – а сегодня какое? 12-е августа? Это что? – это почта? На волах? Или в чёрном кабинете моют? – И всё более горячился. – Так и газеты: за 1-е августа! и это почта? Как же жить? Что в России? что в Германии? что в Европе? Нич-чего не известно! Вот видим одно: Найденбург взят, можно сказать, без боя, однако мы его зачем-то бомбардировали, подожгли, а теперь туши, русские Иваны вёдра носи…

– Ну, тут и немцы поджигали…

– Крупные магазины – немцы, а окраины – казаки. Ладно. А на австрийском фронте ничего не знают о нас. А мы ничего не знаем про австрийский, – так можно воевать? Слухи, слухи! Проехал кавалерист, шепнул что-то – вот наши и новости! Кто уважает Действующую армию? Нас – презирают! А вы – Россия, Германия! Солдаты выбили двери в оставленных квартирах, что-то там понесли – так это позор христолюбивого воинства, за это карай, гауптвахта. А подполковник Адамантов набрал серебряных молочников да кувшинчиков – это ничего, это можно. Вот ваша Россия!

Но если б не было этой мерзкой войны – не накинули бы девушки такой белизны, не натягивали бы на лоб, к самым бровям, так строго, чисто, ново. Неведомая, неназванная, неизвестного образования, состояния и цвета волос, в непоказанном платьи вышла на порог сестра милосердия.

– Что, Таня?

– Валерьян Акимыч, челюстной беспокоен. Вы не подойдёте?

И – не было тут спора, никто не сидел на ступеньках. Вздохнул врач, ушёл, по праву уводя за собой и лебедино-белую сестру, лишь мельком прошлись по Ленартовичу её печальные потухлые глаза.

Тоже, конечно, и эти халаты, косыночки – игрушки для обеспеченных, опиум для солдатской массы.

И верховой подполковник, вдруг выпятившись на площадь на беспокойном коне, тоже по праву закричал, заревел громогласно:

– Кто-о здесь старший?

Солдаты – быстрей, быстрей с вёдрами, а Ленартович умеренно быстро, стараясь достоинства не терять, сбежал со ступенек, пересек площадь, и не очень вытягиваясь, но всё-таки подбираясь, и руку к козырьку, хоть и криво:

– Прапорщик Ленартович, 29-го Черниговского полка!