Баудолино - Эко Умберто

В гавани каждый день был рынок. Друзья решили пойти, очень уж притягательно блестели украшения и пахло специями. Зосима, спущенный с цепи, дабы служил проводником (под бдительной охраною Борона, который не терял его из виду) предупредил: – Вы, латинские и алеманские варвары, не знакомы с правилами нашей римской жизни. Вы учтите, что на рынках, по первому впечатлению, ничего покупать не потянет, потому что все чересчур дорого. Но если вы хоть раз заплатите, сколько с вас спрашивали... вас не то чтобы посчитают олухами; что вы олухи – это они знают заранее... но на вас крепко обидятся. Радость продавца – это торги. Поэтому выбивайте цену. Если просят десять, предлагайте два гроша. Они спустят до семи, а вы давайте три и на этом стойте, они спустят до пяти, а вы держитесь. Они с плачем за трояк уступят товар, заверяя, что теперь пойдут по миру с малыми ребятами. Платите и уходите, знайте только, что товару цена грош.

– Зачем же давать три? – спросил Поэт.

– Затем что надо жить и торговцам. Три гроша за покупку в грош – это честный рынок. И еще предупреждаю. Жить-то надо не только продавцам, но и карманщикам. Так как воры у воров не крадут, следовательно, они попробуют обокрасть вас. Воспрепятствовать им в этом – ваше законное право. Но уж если они ловчей вас, попрошу не обижать– ся. Как подсказывает здравый смысл, лучше всего иметь с собой ровно столько денег, сколько вы все равно собирав– тесь потратить.

Подготовленные знатоком здешних нравов, путешест– венники вверглись в человеческое море, смердевшее чесноком, как смердят все ромеи. Баудолино приобрел два арабских кинжала превосходной работы, таких, что крепятся на пояс и выхватываются наперекрест. Абдула покорила прозрачная шкатулочка с локоном (чьим, неизвестно, но легко догадаться, о ком он вспоминал, покупая). Соломон подзывал друзей от лотка перса, продавца волшебных снадобий. Эликсирщик показал им склянку, содержавшую, по его словам, неодолимое зелье; оно при небольшой даче укрепляет жизненные силы, но если потребить всю порцию, наносит здоровью смертельный удар. В другой такой же точно склянке имелось мощное противоядие, способное обезвредить любую отраву. Соломон, который, как свойственно иудеям, разбирался в медицинском искусстве, приобрел противоядие. Детище своего народа, он без труда переторговывал любого ромея и, уплатив одну монету заме-сто требуемых десяти, стонал потом, что прокупился по меньшей мере в два раза.

Неподалеку от лотка аптекаря Гийот нашел себе великолепный шарф, а Борон то задумывался, то раздумывался и в результате заявил, что кто сопровождает императора, везущего Братину, тому все клады в мире что труха, а уж эти-то тряпки с побрякушками...

Двигаясь себе дальше, они увидели Бойди из Александрии. Тот уже несколько недель входил в их дружескую компанию. Он приценивался к кольцу, на вид золотому (торговец плакал, уступая: кольцо принадлежало его покойной матери). Под камнем было заключено средство, способное поддержать силы раненого, а может, даже и оживить мертвого. Бойди купил кольцо с лекарством, поскольку, он сказал, если уж подставляться под все опасности в Иерусалиме, благоразумно принять хоть какие-то предосторожности.

Зосима восхищался печатью с литерой Зет, то есть с его инициалом. Резьба была такая стертая, что, может, и не оставила бы никаких следов на сургуче; но именно затер-тость указывала на бесспорную древность вещицы. Естественно, будучи пленником, Зосима не имел собственных денег, но Соломон расчувствовался и подарил ему печать вместе с палочкой сургуча.

Толпа влекла их за собой. Вдруг оказалось, что потерялся Поэт. Потом его отыскали, он торговался за меч, сработанный, по уверениям продавца, в эпоху завоевания Иерусалима. Когда пришла пора платить, Поэт обнаружил пропажу денежной кисы. Всем стало ясно, что Зосима предупреждал не напрасно, и что Поэта, с его голубыми задумчивыми але-манскими очами, карманники, надо полагать, облепили как стая мух. Баудолино, добрая душа, приобрел меч для Поэта.

На следующий день в квартиру, где друзья остановились, явился пышно одетый человек, сверх всякой меры церемонный, с двумя прислужниками, и спросил Зосиму. Монах поговорил со своим гостем, вышел и сообщил Баудолино, что прибывший – Махитар Ардзруни, важный сановник армянского двора, с секретным поручением от князя Льва.

– Ардзруни? – переспросил Никита. – Мне это имя, знаешь, не ново. Он несколько раз приезжал в Константинополь еще во времена Андроника. Все ясно: он встречался с твоим Зосимой, ведь оба слыли знатоками магических тайн. У меня друг в Селиврии... хотя одному Богу известно, сулится ли нам встреча... гостил у этого Ардзруни в замке Даджиг.

– Мы тоже там гостили, как скоро ты услышишь. К великому несчастью! Что он приятель Зосимы, в моих глазах его совсем не украшало. Но я доложил о нем Фридриху. Тот пожелал принять его. Ардзруни довольно уклончиво определил свои полномочия. Он не то был, не то не был послом от Льва. А может, и был послом, но не имел полномочий в этом признаваться. Прибыл он, чтобы провести императорскую армию по всей территории тюрок вплоть до Армении. С императором Ардзруни разговаривал на приличной латыни, но когда он не хотел выражаться ясно, делал вид, будто не может подобрать правильное слово. Фридрих говорил, что Ардзруни ненадежен, как все армяне. Но иметь сопровождающего, знающего местность, было ценно. Так что Фридрих дал приказ определить его при армии, а мне поручил, без огласки, хорошенько за ним приглядывать. Скажу сразу, что Ардзруни во время всего похода вел себя безукоризненно. Все без исключения его данные при проверке оказывались верными.

В марте 1190 года армия вошла в Азию, достигла Лаодикеи и направилась во владения сельджукских тюрков. Прежний султан Икония вел себя как союзник Фридриха, но его сместили сыновья и ударили по христианской армии. А может быть, и сам Килидж переменил стратегию? Знать это было не дано. Стычки, потасовки, порой настоящие баталии. Фридрих выходил победителем, но половина войска перемерла от холода, от голода и ран; тюркмены налетали неожиданно, крушили фланги армии и удалялись, отлично ведая тропы и убежища.

Бредя по выжженным пустыням, подчас солдаты пили свою мочу и кровь коней. Пришли к Иконию в составе не более чем тысячи единиц.

И все же удалось провести порядочную осаду, и Фридрих Свевский, сын императора, даром что немощный, но бился славно и под его началом отбили город.

– Ты без симпатии говоришь о молодом Фридрихе.

– Он не любил меня. Не верил никому, завидовал своему меньшому брату, который отнимал у него корону, и, никаких сомнений, завидовал мне. Я был чужой по крови, а пользовался любовью и заботой его отца. Может быть, с детства он с беспокойством помнил, какими глазами тогда я глядел на его мать, или как она глядела на меня. Завидовал он и положению, которое я укрепил, преподнеся его отцу Братину. Сам он к этой истории всегда относился скептически. Чуть слыша про идею индийского похода, он всякий раз бубнил, что поговорить о том еще будет время... Он ощущал, что его теснят со всех сторон. Именно потому под Иконием он героически сражался, невзирая на то что в этот день у него был жар. Только когда отец похвалил его за отвагу, вдобавок при всех баронах, у него в глазах засветилась радость. Это было единственный раз в его жизни. Так я думаю. Я отправился к нему с поздравлениями. Был за него искренне счастлив. Но он небрежно кивнул в ответ.

– Ох, как мы с тобой похожи, Баудолино. Я тоже писал и пишу свои имперские бытописи, отмечая самые мелкие интересы зависти, ненависти, интриг, проникающие и в семьи венценосцев, и в самые значительные общественные деяния. Императоры – люди, и история – в частности, результат их слабостей. Хорошо, продолжай рассказ.

– Захвативши Иконий, Фридрих в тот же день отправил послов ко Льву Армянскому, дабы заручиться поддержкой при проходе по его территории. Соглашение существовало; армяне сами предложили нам его. Однако Лев не торопился высылать кого-нибудь нам навстречу. Может, он опасался такой же участи, какую обрел султан Икония. Так что мы шли вперед, не зная, получим ли обещанную помощь. Ардзруни вел нас, заверяя, что несомненно послы от его сюзерена прибудут. В один прекрасный день в июне, повернув к югу, миновав Ларанду, мы вступили в горы Тауруса и наконец-то увидели кладбища с крестами. Вокруг нас лежала Киликия, христианская страна! Нас немедленно принял армянский управитель Сивилии. Поодаль, на берегу проклятой речки, имя которой я намеренно забыл, мы встретили посольство армянского правителя Льва. Как только послы показались, Ардзруни сказал, что не надо им его видеть, и мигом исчез. Два уполномоченных вельможи, Констант и Балдуин Камардеисские, были самыми нерешительными послами, каких я видел за свою жизнь. Один возвестил о скором торжественном прибытии Льва и католикоса Григория. Второй вилял и утверждал, что при всем великом желании помочь императору армянский князь не может показать Саладину, что добровольно открывает путь его неприятелям. Так что князь вынужден действовать крайне осмотрительно.