Баудолино - Эко Умберто

– В остальном они такие самые, как вы? – подзуживал Гавагая Поэт.

– Такие самые, как мы, когда молчим.

Горы все приближались; по мере этого путники все отчетливее могли разглядеть их форму. За каменистой россыпью постепенно взбугривались мягкие всхолмия желтоватого цвета, как будто бы, по мнению Коландрино, это были сбитые сливки, или нет, горстки сахарной пудры, опять не то, похоже было на песочные куличики, поставленные ровненько рядом: на рощу куличиков. А за куличиками торчали каменные пальцы, увенчанные нашлепками из более темного материала, наподобие шляпок, то остроконечных, то плоских, выступавших вперед и во все стороны над стволами. Двигаясь дальше, путники попали в гущу менее остроконечных сопок. На поверхности каждой сопки было множество дыр, чисто пчелиные гнезда. Путники, присмотревшись, убеждались, что дырки служат людскими жилищами. Каменные поместилища и выдолбленные в скале гроты приспособились для обитания. К их устьям были подведены легкие деревянные лестницы, лестницы пересекались на разных этажах и все вместе образовывали вокруг каждой скалистой громадины воздушную обитаемую сетку, в которой, как с отдаления представлялось, сновали какие-то мелкие муравьи, это и было население, книзу и кверху.

В середине города виднелись настоящие большие здания, даже, можно сказать, дворцы, но и они были врезаны целиком в массив, откуда выступали только фасады на несколько локтей, и все это в высоте. Дальше вырисовывалась самая величественная громада, но и она неровного вида, с разбросанными по поверхности отверстиями, на этот раз почти геометричной формы, наподобие окон и дверей. Многие проемы были украшены террасами, лоджиями, балкончиками, над некоторыми входами развевались цветные тканевые навесы, а над другими были прицеплены соломенные циновки. В общем, все поселение являло собою природный дол посередине дикого отрога и в то же время центр много-населенного и живого города, хоть и не столь гармонично выстроенного, как можно было надеяться увидать.

Что город был многолюдным и живым, доказывала подвижная толпа, наполнявшая собой все полуулицы и полуплощади, то есть все балки и ложбины между пиками, вершинами и самородными пирамидами. Это была толпа разношерстная, с многочисленными собаками, ослами и вьючными верблюдами, которых путники встречали с самого начала похода, но никогда не видели разом так много, к тому же настолько всеобразных, как в этом месте: и одногорбых и двугорбых и даже трехгорбых. Они увидели огне-глотателя, окруженного зеваками, державшего на поводке пантеру. Но больше всего их поразили проворные четвероногие, служившие тягловой силой. У этих тварей имелось конское тулово, долгие ноги на бычьих копытах, все тело желтого с коричневыми пятнами окраса, а самое странное, до чего длинна была у них шея, и на той крайней высоте торчала маленькая верблюжья голова, увенчанная рогами. Камелопарды, сказал Гавагай. Ловить их сложно, очень уж они здоровы бегать. Только исхиаподам под силу их догонять и обуздывать на бегу.

В сущности, невзирая на своеобразие площадей и улиц, город являл собой бесконечный базар. На каждом возможном месте была то раскинута палатка, то разложен ковер, то оперта доска на двойную балку. На досках и на коврах были выложены на продажу фрукты, мясо (похоже, здесь в ходу была камелопардятина), радужно-красочные ковры, одежда, ножи из черного обсидиана, каменные топоры, глиняные чаши, ожерелья из косточек и из желтых и красных камушков, шляпы причудливых видов, шали, одеяла, ларцы из резного дерева, землекопные орудия, мячи и тряпичные куклы для малышей, а также амфоры с лазурными, янтарными, розовыми, лимонными настоями и миски, полные перца.

Единственное, чего на этой выставке вообще не было, это предметов из металла. Начали спрашивать, выяснилось, что Гавагай не понимает, о чем идет речь, и никогда не слыхал ни о железе, ни о металлах вообще, ни о бронзе, ни о меди, какими бы словами и на каких языках ни именовал их Баудолино.

Среди толпы во все стороны двигались кипучие исхиа-поды, вприпрыжку и вприскачку переносившие на головах полные добра корзины. Видны были и блегмы, но те большею частью сидели в отдельных будках и продавали кокосовые орехи. Паноции-мужчины размахивали бескрайними ушами, а женщины стыдливо запахивали ими грудь и прижимали у подбородка, будто шали. Все прочие существа, казалось, сошли с миниатюр, прямо из тех изумительных книжек, над страницами которых Баудолино приходил в экстаз, вдохновляясь для писем своей Беатрисе.

Они миновали тех, кто, вероятно, носил имя пигмеев: темно-смуглая кожа, соломенная набедренная повязь, на шее болтается лук, тот самый, из которого беспрестанно они бьют стрелами журавлей, неотвязных своих злодеев. Видно было, что в этих баталиях пигмеям нередко достается роль победителей, поскольку они предлагали на продажу свою убоину, которую тащили на жердях, держа по двое с каждого конца, до того были увесисты журавли. Крупные туши волоклись по земле, пигмеи подвязывали их к жердям за шеи, так чтоб в пыли оказывались лапы. После прохода пигмеев на пыльных дорогах оставались извилистые следы.

Дойдя до понцев и припомнив все о них читанное, друзья не могли не окинуть любопытным взглядом этих диковинных существ на палочных бессуставных ногах, решительно печатавших шаги своими конскими копытами. Удивительней всего было, что у мужчин детородник болтался прямо под подбородком, и там же было расположено у женщин производительное место, только женщины целомудренно укрывали его под платками, завязанными узлом на спине. В полном согласии с традицией, они пасли шести-рогих козочек и именно ими торговали здесь в городе на базаре.

– Ну точно все так, как написано в книгах, – не переставал восхищаться Борон. Потом он прокричал погромче, чтоб услышал Ардзруни: – И в книгах, в тех самых книгах, пишут, что в природе нет пустоты. Понцы существуют. Следовательно, пустоты не существует. – Ардзруни передернул плечами и продолжал интересоваться самым для себя насущным: не продается ли где-нибудь настойка, высветляющая кожу.

Для наведения порядка в многолюдном торгующем рое то и дело появлялись отряды черных людей высокого роста, до пояса обнаженных, одетых в мавританские шаровары, белые тюрбаны, вооруженных узлистыми дубинами, одним ударом которых они, конечно, уложили бы вола. Обитатели Пндапетцима как мухи налетали поглазеть на новоприбывших, а скорее на их лошадей, которых здесь, несомненно, не видывали; но чуть стоило публике затолпиться, чернокожие охранники одним своим приближением разгоняли скоп народа. Им достаточно было повертеть в воздухе дубинами, и переполненное место тотчас опустевало.

От внимания Баудолино не укрылось, что в любой людной точке не кто иной как Гавагай подзывал знаками черных служителей. Дело в том, что из толпы многие выражали жестами, что готовы послужить провожатыми для новоприбывших. Видимо, Гавагай не желал ни с кем разделять свою роль и красовался перед сородичами: – Эти гости мои, и не подумайте коснуться их!

Что же до чернокожих, то они, как пояснил Гавагай, были нубийские охранники Диакона, предки которых переселились из дальних областей Африки, но теперь они давно уже не чужие в провинции, поскольку множество их поколений обитает на окраине Пндапетцима, и Диакону они преданы до самозабвения.

Потом наши друзья увидели, что нубийцы – не самые рослые в городе. Над ними высились на несколько пядей великаны, огромного размера, об одном глазу. Нечесаные и драные, они или строили жилища в толще стены, или пасли овец и быков, управляясь с бесподобною ловкостью, поскольку каждого быка могли повернуть за рога, а если баран отбивался от стада, то без какой бы то ни было собаки они возвращали его восвояси, легонечко ткнув кулаком.

– Вот эти тоже ваши враги? – спросил Баудолино.

– Никто никому не враги, – отвечал Гавагай. – Ты видишь, все тут со всеми совместно продаешь, покупаешь, по-свойски, по-христиански. Потом каждый вернешься в свой дом, не будешь с другими ни есть ни спать. Всяк думаешь как себе пожелаешь, даже кто думаешь худо.

– А великаны думают худо?

– О! Великаны так худо, что хуже невозможно! Они артотириты! Думаешь, будто Христос на Тайной Вечери пресуществил хлеб и сыры. Они говоришь, что это нормальное питание древних патриархов. Так они богохульно причащаешься хлебом и сыром и считаешь еретиками всех, кто пьет пресуществленный бурк. Да вообще у нас тех, кто думаешь худо, большинство. Кроме только одних исхиа-подов.

– Ты говоришь, что в вашем городе есть и евнухи? И они тоже мыслят инако?

– Я не говоришь про евнухов. Евнухи слишком сильны. Не чета простецам. Но и они мыслишь инако.

– А за вычетом инакомыслия, по-твоему, и евнухи такие самые, как ты?

– А что, у нас что-то разное?