Богатство - Пикуль Валентин

— Из деревни Голыгино, вот и привез.

Голыгино — старинная животноводческая деревня, лежавшая чуть севернее Явина. По карте было видно, как японская оккупация расползалась по югу Камчатки, словно поганый лишай. Андрей Петрович рванул прокламацию Ямагато наискосок.

— Эх, растяпа! — тут же выругал он себя. — Такие штуки надо бы для истории оставить. — Потом обратился к трапперу Исполатову: — Вы, сударь, согласны идти в десант?

Этим он нечаянно нанес охотнику обиду.

— Какие у вас могут быть сомнения на мой счет? — ответил он. — Я даже удивлен, что вы меня об этом спросили.

— Извините. Но вы слишком вольная птица.

— Да не такая уж я вольная…

С улицы донесся звон стекла, ругань и женские крики.

— Что там еще? — спросил Соломин.

— Да это, — отвечал Блинов, — у Расстригиных уж какой денек Серафим со своей мадамой любовь обсуждают.

Думать о постороннем сейчас не хотелось. Соломин снова разглядывал карту Камчатки, мечтая, как удачно получится, если подойти к японцам одновременно с суши и с моря.

— Вам не смешно от моей доморощенной стратегии?

— Нисколько. Пока все правильно, — одобрил его Исполатов. — Но времени не теряйте: пусть Мишка Сотенный сразу же выводит свою дружину из Милькова — им еще топать и топать…

Предоставленная самой себе, лишенная связи с Россией, отрезанная от родины расстояниями и блокадою с моря, Камчатка приступала к исполнению своего гражданского долга.

Самое удивительное — Камчатка решила атаковать!

При населении в 360 душ Петропавловск поставил под ружье около сотни ополченцев. Конечно, все они — все как один — страстно желали попасть в десант.

Жабин строго предупредил Соломина:

— Особенно-то вы там не увлекайтесь! Шхуна у меня не резиновая, я же и груз беру, а отсеков в ней кот наплакал.

— Сколько же можно записать в десант?

— Возьму от силы лишь тридцать человек…

Ближайшие дни Соломина были заполнены исключительно подготовкой десанта в дорогу. Из петропавловских дружинников тщательно выбирали только здоровых, отличных стрелков, кому запах пороха издавна привычен. Соломин смертельно обидел старого зверобоя Егоршина, отказав ему в месте на шхуне:

— Тебе восьмой десяток, куда ты лезешь? Пришлось отказать и студенту Сереже Блинову:

— Вам, юноша, сам господь бог велел дома сидеть.

За единого сыночка взмолился его отец:

— Креста на вас нету! Молодой человек всей душой рвется в сражение, так оцените же его священный порыв…

В их спор врезался голос Исполатова:

— Да кому нужен его порыв, тем более священный? Разве умеет студент драться так, чтобы шерсть клочьями летела?

Чиновник настаивал, взывая к Соломину:

— Христом-богом прошу! Ведь мой Сереженька еще только вступает в жизнь, и кому же, как не ему, следует начать ее хорошо, а по кустам не отсиживаться…

Андрей Петрович просмотрел списки, скрепя сердце вычеркнул одного пожилого унтера и вписал Сережу Блинова:

— Вы довольны?

— Вот спасибо, вот спасибо. Сейчас домой сбегаю — обрадую…

— Напрасно уступили, — хмуро заметил Исполатов. — Вы же не раздаете билеты на благотворительный концерт.

— А вы разве не видели, как он ко мне пристал? Ради верной службы старика я был вынужден это сделать…

В унисон с этими событиями гремели скандалы в доме Расстригиных. Никто не вникал в суть супружеской свары, и даже самые любопытные не задерживались под окнами, из которых на улицу, заодно с черепками битой посуды, вылетали женские визги «мадамы» Лушки и брань ее благоверного супруга.

Изможденный и притихший (почему-то босой), Серафим Расстригин вдруг заявился в уездную канцелярию:

— Смерти жажду! Где здесь в десант пишут?

— Проспись, — отказал ему Блинов.

Расстригин стучал кулаком перед Соломиным:

— Деньги на одоление супостата у меня брал?

— Ну, брал.

— Небось тратил?

— Ну, тратил…

Это верно, что Соломин, не желая расходовать казенные 47 000 рублей, слегка транжирил расстригинское пожертвование. Он посмотрел на босые ноги купца с твердыми серыми ногтями. Не вдаваясь в извилистые настроения этого человека, Андрей Петрович устало велел Блинову:

— Запишите господина Расстригина в дружину и выдайте ему, как и всем, ополченский крест на шапку.

Но купец приспособил его к рубахе:

— Вся грудь в крестах или башка в кустах!

Блинов растолковал ему, что в ополчение его записали, но в десанте он никому не нужен.