В одно дыхание - Веллер Михаил

Проблемы, тайники души, конфликт чувства с долгом, и обыденность засасывает, необыденность манит — порой пуста, обманна; коснется ребенок со смертью, разлучатся влюбленные, прав наивный, преодолеет трудности сильный… Щедра веселая молодость, умудрена старость, пылкость разочаровывается — не гаснет огонь: переплетенье по правилам, головоломка-фокус из веревочки — прихотлив и продуман запутанный узор, а потянуть за два кончика — и растянулось все в ровную ниточку; не должны запутаться сплетенья, нельзя затянуть узелки, в том и уменье.

Сталкиваются характеры, идет дело, скрыты — но явно проявляются чувства, высказывается умное, а дурное осуждается не в лоб, но с очевидностью. С болью любовь, с потерями обретения, с благодарностью память, со стыдом грех. Ласка и смущение, суровость и чуткость, богатство и пустота, достоинство и черствость… Солнце садилось, глаза сияли, годы шли, мороз крепчал…

Кушают лошади сено и овес, впадает Волга в Каспийское море, круглая Земля и вертится, во всем сколько нюансов, оттенков, открытий, материи к замечанию, размышленью, вздоху и взгляду: времена года, и быстротечность жизни, и он и она, нехорошо зло и хорошо добро, хоть сильно зло бывает — тем паче хорошим быть надо; края дальние, красота ближняя, занятия разные, времена прошлые и надежды будущие, многоликое и доступное, разное и родное, счастье с горем пополам — вот и отрадно, а это главное — отрадно.

«А старший топорник говорит: «Чтоб им всем сгореть, иродам».

«Джефф, ты знаешь, кто мой любимый герой в Библии? Царь Ирод!»

«Товарищ, — сказала старуха, — товарищ, от всех этих дел я хочу повеситься».

Однако! Я заржал. Ничего подбор цитаточек!

Записную книжку, черненькую, дешевую, я поднял из-под ног в толкотне аэропорта. Оглянулся, помахав ею, — хозяин не обнаружился. Регистрацию на мой рейс еще не объявляли; зная, как ощутима бывает потеря записной книжки, я раскрыл ее: возможно, в начале есть координаты владельца.

«Я б-бы уб-бил г-г-гада».

«Хотел я его пристрелить — так ведь ни одного патрона не осталось».

«Я дам вам парабеллум».

Удивительно агрессивные записи. Какой-то литературовед-мизантроп. Читатель-агрессор. Зачем ему, интересно, такая коллекция?

«Расстрелять, — спокойно проговорил пьяный офицер».

«К тому времени станет теплее, и воевать будет легче».

Нечто удивительное. Материалы к диссертации о милитаризме в литературе? Военная терминология в художественной прозе?.. Я перелистнул несколько страниц:

«У нас генералы плачут, как дети».

«Имею два места холодного груза».

Я перелистнул еще:

«Заткнись, Бобби Ли, — сказал Изгой. — Нет в жизни счастья».

«И цена всему этому — дерьмо».

«Лежи себе и сморкайся в платочек — вот и все удовольствие».

Эге! Неизвестный собиратель цитат, кажется, перешел на вопросы более общие. Отношение к более общим вопросам бытия тоже не сверкало оптимизмом.

Странички были нумерованы зеленой пастой. На страничке шестнадцатой освещался женский вопрос:

«Хорошая была женщина. — Хорошая, если б стрелять в нее три раза в день».

«При взгляде на лицо Паулы почему-то казалось, что у нее кривые ноги».

«Жене: „Маня, Маня”, а его б воля — он эту Маню в мешок да в воду».

Облик агрессивного человеконенавистника обогатился конкретной чертой женоненавистничества. Боже, что ж это за забавный человек?

Но вот цитаты, посвященные, так сказать, гостеприимству:

«Я б таким гостям просто морды арбузом разбивал».

«Увидев эти яства, мэтр Кокнар закусил губу. Увидев эти яства, Портос понял, что остался без обеда».

«Не извольте беспокоиться, я его уже поблевал».

«Попейте, — говорят, — солдатики. — Так мы им в этот жбанчик помочились».

«У Карла всегда так уютно, — говорит один из гостей, пытаясь напоить пивом рояль».

Цитаты были приведены явно вольно. Некоторые даже слегка перевраны. Уж Чехова и Зощенко я помнил.

Но зачем они владельцу книжки? Эрудиция начетчика? Остроумие бездельника, отлакированное псевдообразованностью? Реплики на все случаи жизни? Блеск пустой головы? Конечно, цитирование с умным видом может заменить в общении и ум, и образованность…

И тут же наткнулся на раздел, близкий к моим размышлениям:

«И находились даже горячие умы, предрекавшие рассвет искусств под присмотром квартальных надзирателей».

«Проклинаю чернильницу и чернильницы мать!»

«Мосье Левитан, почему бы вам не нарисовать на этом лугу коровку?»

Объявили регистрацию на мой рейс. Оценив толпу с чемоданами, я взял свой портфельчик и пошел к справочному: пусть объявят о пропаже. У стеклянной будочки толпилось человека четыре, и я, не отпускаемый любопытством, листал через пятое на десятое:

«Если б другие не были дураками — мы были бы ими».

«Говнюк ты, братец, — печально сказал полковник. — Как же ты можешь мне, своему командиру, такие вещи говорить?»

«Ничего я ему на это не сказал, а только ответил».

Страничка 22 вдруг касалась как бы национального вопроса:

«Его фамилия Вернер, но он русский».

«А наша кошка тоже еврей?»

«Меняю одну национальность на две судимости».

Я приблизился к окошечку, взглянул на длинную еще очередь у стойки регистрации — и, отшагнув и уступая место следующему за мной, полистал еще. В конце значились какие-то искалеченные, переиначенные поговорки:

«Любишь кататься — и катись на фиг».

«Чем дальше в лес — тем боже мой!»

«Что посмеешь — то и пожмешь».

Последняя страница мелко исписана фразами из анекдотов — все как один бородатые, подобные видимо тем, за какие янки при дворе короля Артура повесил сэра Дэнейди-шутника.

«Массовик во-от с таким затейником!»

«Чего тут думать? трясти надо!»

Переделанные строки песен:

«Мадам, уже падают дятлы».

«Вы слыхали, как дают дрозда?»

«Лица желтые над городом кружатся».

Это уже походило на неостроумное глумление. Я протянул книжку милой девочке в окошечке справочного и объяснил просьбу.

— Найдена записная книжка черного цвета с цитатами! Гражданина, потерявшего, просят…

Я чуть поодаль ждал с любопытством — подойдет ли владелец? Каков он?

Объявили окончание регистрации. Я поглядывал на часы и табло.

В голове застряли несколько бессвязных цитат:

«Жирные, здоровые люди нужны в Гватемале».