Океанский патруль. Книга 2 - Пикуль Валентин

Перед ним сидели молодые люди, а он, смотря в их ясные глаза, остро завидовал молодежи, ибо ее ждало море. Но зависть старого, «исплававшегося» моряка была доброй завистью, и ему неожиданно захотелось сказать этим юношам и девушкам о себе.

— В этом кабинете, — сказал он, — мы будем изучать основы морского дела, которое научит вас многому. Вы поймете, что корабль — это дом моряка, где все надежно, выверено и прочно… Выверено и прочно, — повторил он и после томительной паузы продолжал: — Вы уже, наверное, знаете, что в основу корабля кладутся киль, шпангоуты, бимсы, стрингеры и,..

В классе послышалось шуршанье страниц, возбужденное перешептывание, хлопанье крышек чернильниц.

— Закройте книги, — строго сказал Мацута, — всего, что я вам хочу сейчас сказать, вы не найдете ни в одном учебнике. А я хочу сказать, что, кроме балок сортовой стали, гнутых листов металла и всевозможных труб, в каждом корабле есть еще и душа… За сорок лет, проведенных на море, я видел не раз, как рождаются корабли и как они умирают. Их рождение отмечают празднеством, как рождение человека. И умирают корабли тоже как люди. И жалко их, как людей. Корабли действительно имеют свою душу. Но душа корабля — это душа людей, плавающих на нем. И вот вам надо сразу понять основные законы, без которых корабль не может иметь души, — это точное знание и соблюдение морпрактики, корабельная дисциплина, мужество и любовь к своему делу, ибо без этой любви вы никогда не сможете стать настоящими моряками. А ведь чего не знаешь — того любить нельзя!..

Прекращение огня

Карта показывала точно: здесь, в этой лесной глуши, вдали от проезжих дорог и селений действительно стояла изба, поставленная на четыре низко спиленных дерева, как на куриные ноги. Из трубы вился дымок, и лейтенант Стадухин, вспомнив детские сказки, улыбнулся: ему показалось, что из этой трубы вот-вот вылетит на помеле горбоносая ведьма.

Он соскочил с коня, отпустил его пастись на лужайке и кнутовищем постучал в ставню закрытого окна:

— Эй, кто тут есть, отопрись!

Послышалось шлепанье босых ног, скрип расшатанных половиц, и наконец щелкнула задвижка. На пороге стояла рослая широкая женщина лет тридцати пяти, а то и сорока. Распущенные густые волосы опутывали ее всю, большие светлые глаза смотрели пронзительно и остро.

— Переночевать пустишь? — спросил лейтенант.

Финка ничего не ответила, пропуская его вперед. В темных сенях она положила на плечо офицера руку, и тот почувствовал, что рука ее необычно сильная, как у мужчины. В светелке, куда женщина провела его, душно пахло землей и лесными травами. Присмотревшись, лейтенант заметил, что вдоль всей комнаты протянуты деревянные жерди, на которых сушились пучки пырея, ромашки, озерной бодяги и какие-то длинные корни. Под ногами офицера, сопя и фыркая, прокатился колючий кругляш ежа.

— Картошка есть? — спросил лейтенант.

— А надо?

— Давай, сейчас еще придут офицеры… А это что?

Стадухин выкатил из-под лавки станковый пулемет.

— Землю пахать, что ли?

Женщина промолчала. Солнце зашло за вершины деревьев — в доме стало совсем темно. Капли дождя четко застучали по листве. Жалобно взвизгнула подхваченная ветром ставня.

— Сын твой? — спросил Стадухин, освещая спичкой обтянутый траурной лентой портрет молодого парня, всего обвешанного щюцкоровскими отличиями.

— Сын… вы убили его под Виилури!

— А сколько наших убил он?

Финка взяла в руки нож.

— Картошку чистить?

— Как хочешь, — ответил лейтенант, — только не подмешай там чего-нибудь… Не надо было твоему сыну в драку лезть!

«Поскорей бы уж пришли офицеры», — подумал он и снова спросил:

— До границы далеко?

— Вот картошки сварю, — как-то хитро улыбнувшись, ответила финка, — и пойду, завтра утром уже там буду. А с вами не останусь!

— Твое дело…

— И дом сожгу!

— Не дадим.

— Он мой!

— Так что?..

Донесся мягкий топот копыт, приехали офицеры. Керженцев вошел в халупу, взял со стола финскую газету.

— О, и пулемет! — сказал он. Стадухин, открывая окна, засмеялся:

— Вот, за границу тащить его хочет.

Финка воткнула нож в стенку, выругалась:

— Не буду чистить картошку! Сами…

— Чугунок только оставь.

— И чугунок не дам…

Финка села, положив на стол большие грубые ладони с грязными желтоватыми ногтями. От гнева она тяжело дышала.

— Ну и народ же вы! — засмеялся Керженцев, кидая в чугунок нечищенную картошку. — Ну что злишься-то?