Под сетью - Мердок Айрис

Так я размышлял, и мне не хотелось выходить из автобуса. Но когда мы доехали до Оксфорд-Сэркус, я встал и стащил за собой Марса вниз по лесенке. Был час пик. Мы пробрались сквозь толпу и свернули на Ратбоун-Плейс. В Сохо было жарко, пыльно и, как всегда в это время дня, царило унылое и тупое безделье. Люди стояли кучками, дожидаясь, когда откроют пивные. На верхнем этаже играли на рояле. Кто-то подхватил мелодию и, уходя, насвистывал ее. Я пошел по Шарлотт-стрит. Перед глазами у меня все подрагивало и мерцало, быть может, от жары, быть может, от страха. Словно чувствуя за собой погоню, я ускорил шаг.

Голос миссис Тинкхем донесся до меня из клубов табачного дыма. Она, казалось, ждала меня. Впрочем, она ждала меня всегда. Я сел за железный столик.

— Добрый вечер, голубчик, — сказала миссис Тинкхем. — Долго вас не было видно.

— Так уж получилось, — сказал я.

Марс деликатно принюхивался к двум ближайшим кошкам. Они как будто уже свыклись с ним и только грациозно отворачивались и моргали. Они поднимались ярус за ярусом позади миссис Тинкхем, и глаза их поблескивали сквозь дым, как огни вокзала в тумане. Марс растянулся у моих ног.

Я уселся поудобнее.

— Хорошо бы выпить, — сообщил я миссис Тинкхем. — Скоро время открывать.

— Виски с содовой? — Я услышал под прилавком звон стекла, бульканье виски и шипенье содовой. Миссис Тинкхем подала мне стакан, я запрокинул голову и закрыл глаза. Где-то очень далеко чуть слышно бормотало радио, как голос из другого мира. В дверь долетали вечерние звуки Сохо. Марс мягко привалился к моим ногам. Я сделал два глотка; виски пробежало по мне, как ртуть, и я почти физически ощутил дрожь новых возможностей. Я открыл глаза. Миссис Тинкхем смотрела на меня, Под ее рукой на прилавке что-то лежало. Я узнал свой пакет с рукописями. Я протянул руку, и она молча передала его мне.

Я положил пакет на стол. Потом извлек из чемодана пачку писем, которые принес с собой. Я сразу увидел, что одно письмо от Сэди, и отложил его в сторону.

— Можно я прочту свои письма?

— Делайте что хотите, голубчик, — сказала миссис Тинкхем. — А я буду читать дальше. Я как раз дошла до самого интересного места.

Мне не хотелось начинать с письма Сэди. Я выбрал письмо с лондонским штемпелем, надписанное незнакомой рукой, и вскрыл его. Оно было от Лефти. Я прочел его несколько раз, читал и улыбался. Лефти писал в изящном, немного риторическом стиле, со скобками, двоеточиями и точками с запятой. Первый абзац был посвящен нашей ночи на Темзе: по словам Лефти, для него это был сон в летнюю ночь; он выражал надежду, что не показал себя совершенным ослом. Видимо, он помнил, что болтал несуразицу. Дальше шли сожаления о том, что я, как он слышал, был болен. Он приглашал меня к себе, когда мне станет лучше; если я пожелаю заняться политической работой, он будет рад, но зайти он меня просит в любом случае; ведь жизнь в конце концов — это не только политика, разве не так? Письмо произвело на меня хорошее впечатление; и хотя в искренности последних слов я сомневался, все же чувствовалось, что я имею дело с порядочным человеком.

Я сунул письмо в карман и занялся бандеролью. Уже раньше я успел заметить, что она из Франции. Я стал сдирать обложку. В ней оказался экземпляр «Nous les vainqueurs» с надписью ровным почерком Жан-Пьера в самом что ни на есть галльском стиле. Я смотрел на книгу не без волнения. Потом достал перочинный нож и разрезал первые страницы. Не успел я опомниться, как дочитал до страницы пятой. Впечатление было поразительное. Жан-Пьер всегда был искусным рассказчиком, но тут я сразу почувствовал нечто большее. Слог стал суше, манера была уверенная, ритм неспешный и плавный, Что-то изменилось. Начиная роман, как бы открываешь дверь в туманный простор; еще почти ничего не видно, но уже слышишь запах земли, чувствуешь ветер. Сейчас я почувствовал ветер с первых же страниц — ветер сильный и вкусный. Для начала неплохо, сказал я себе. Что-то изменилось, что именно — в этом мы еще успеем разобраться. Я посмотрел на имя Жан-Пьера на обложке и впервые подумал, что, может быть, мы с ним еще потягаемся. Но, поймав себя на этой мысли, я покачал головой и отложил книгу.

Потом я взял письмо с ирландской маркой — почерк был мне незнаком. В конверте оказалась коротенькая, почти неразборчивая записка. Я долго не мог понять, что это письмо от Финна. А когда наконец разобрал подпись, то испытал досаду и огорчение. Как ни странно, я еще ни разу не получал от Финна писем. Когда нам случалось разъезжаться, мы общались по телефону либо слали телеграммы; некоторые мои знакомые даже выдвигали когда-то теорию, что Финн не умеет писать. Сейчас я прочел: