Время жить и время умирать - Ремарк Эрих Мария

— Я обойдусь. Отдайте Йозефу.

— Мясо? Разве вам самому не нужно?

— Нет. Отдайте ему. Такие, как он, должны продержаться до конца. А то что же будет, когда все кончится? Что будет вообще? Уцелело ли достаточно таких людей, чтобы начать все заново?

Польман помолчал. Затем подошел к глобусу, стоящему в углу комнаты, и повернул его.

— Взгляните сюда, — оказал он. — Видите? Этот маленький кусочек земли — часть земли.

— Может быть. Однако, двинувшись с этой небольшой части земли, мы завоевали очень большой кусок земного шара.

— Кусок — да. Но захватить не значит убедить.

— Пока — нет. А что было бы, если б мы могли какое-то время этот кусок удерживать? Десять лет? Двадцать? Пятьдесят? Победы и успехи чертовски убедительны. Мы видели это на примере своей собственной страны.

— Но мы ведь не победили.

— Это не доказательство.

— Нет, доказательство, — возразил Польман. — И очень сильное. — Рукой с набухшими венами он продолжал поворачивать глобус. — Мир, — сказал он, — мир не стоит на месте. И если отчаиваешься в собственной стране, надо верить в него. Затмение солнца возможно, но только не вечная ночь. Во всяком случае, на нашей планете. Не надо так быстро сдаваться и впадать в отчаяние. — Он отставил глобус. — Вы спрашиваете, достаточно ли осталось людей, чтобы начать все заново? Христианство началось с нескольких рыбаков, с нескольких верующих в катакомбах и с тех, кто уцелел на аренах Рима.

— Да. А нацисты начали с нескольких безработных фанатиков в мюнхенской пивнушке.

Польман улыбнулся.

— Вы правы. Но еще не существовало на свете такой тирании, которой бы не пришел конец. Человечество шло вперед не по ровной дороге, а всегда — толчками, рывками, с отступлениями и судорогами. Мы были слишком высокомерны, мы вообразили, что наше кровавое прошлое уже преодолено. А теперь знаем, что стоит нам только оглянуться, и оно нас тут же настигает.

Он взялся за шляпу.

— Мне пора идти.

— Вот ваша книга о Швейцарии, — сказал Гребер. — Ее немножко подмочило дождем. Чуть было не потерял, а потом нашел и спас.

— Могли и не спасать. Мечты спасать не нужно.

— Нет, нужно, — сказал Гребер. — А что же еще?

— Веру. Мечты придут опять.

— Будем надеяться. Или уж лучше сразу повеситься.

— Как вы еще молоды! — воскликнул Польман. — Да что я говорю, ведь вы же действительно еще очень молоды! — Он надел пальто. — Странно. Раньше я представлял себе молодость совсем иначе.

— И я тоже, — сказал Гребер.

Йозеф не ошибся. Причетник церкви святой Катарины действительно принимал вещи на хранение. Гребер оставил там свой ранец. Потом он отправился в жилищное бюро. Оно было переведено в другое место и помещалось теперь в кабинете живой природы при какой-то школе. Здесь еще стоял стол с географическими картами и застекленный шкаф с препаратами в спирту. Служащая бюро использовала многочисленные банки как прессы для бумаг. В банках были заспиртованы змеи, ящерицы, лягушки. Стояло чучело белки с бусинками вместо глаз и орехом в лапках. Седовласая женщина оказалась весьма любезной.

— Я внесу вашу фамилию в список, — сказала она. — Есть у вас адрес?

— Нет.

— Тогда заходите справляться.

— А какой в этом смысл?

— Ни малейшего. До вас уже принято шесть тысяч заявлений. Лучше поищите сами.

Гребер вернулся на Янплац и постучался к Польману. Никто не ответил. Он подождал. Потом пошел на Мариенштрассе посмотреть, что там осталось.

Дом Элизабет сгорел, уцелел только полуподвал, где жил привратник. Правда, здесь побывали пожарные. Отовсюду еще капала вода. От квартиры Элизабет ничего не осталось. Стоявшее на улице кресло исчезло. В желобе валялась пара перчаток, вот и все. Гребер увидел привратника за шторками его квартиры и вспомнил, что обещал принести ему сигары. Казалось, это было давным-давно и теперь как будто совсем не нужно; впрочем, трудно сказать заранее. Он решил пойти к Альфонсу и достать сигар. Да и все равно надо было раздобыть продукты на вечер.

Бомба угодила прямо в дом и разрушила только его. Сад был залит утренним светом, березы раскачивались на ветру, сияло золото нарциссов и распускались первые цветы на фруктовых деревьях, словно усеянных белыми и розовыми мотыльками. Только один дом Биндинга превратился в груду мусора, нависшего над глубокой воронкой, на самом дне которой стояла вода — и в ней отражалось небо. Гребер оцепенел и, глазам своим не веря, уставился на развалины. Почему-то казалось, что с Альфонсом ничего не может случиться. Медленно приближался он к тому месту, где находился дом.