Приключения майора Звягина - Веллер Михаил

– Ага! Прическа, модная одежда, гимнастика, самовнушение: «Я самая привлекательная, я самая обаятельная!..» Хватит, нахлебалась уже в кино подобной чуши… розовых сказочек для дурачков.

– Сказочек не будет, – уверил Звягин. – Только реальность. Знаю я в Риге хирурга, который удлиняет калекам ноги на двадцать пять сантиметров: приживляет консервированную кость. Знаю женщину, которой академик Углов сделал серию операций на голосовых связках – мелодичный голос вместо хриплого баса. – Перечень был длинен. – Сказочки не для нас. Для нас – работа. Усталость. Боль. Терпение. Только так все в жизни и делается.

Теплая волна доброты, уверенности, надежности исходила от него. Это ощущение покоя и добра было настолько сильным, что Клара неожиданно для себя улыбнулась. Баюкала песня сирены, что все достижимо и все будет хорошо, но у сирены был жесткий металлический баритон и несокрушимая логика..

– А с виду вы злой и самовлюбленный, – сказала Клара.

– Завтра я дежурю, а послезавтра в четыре жди у метро «Маяковская». И возьми с собой купальник.

– Это еще зачем?! – ощетинилась Клара.

– В физкультурном диспансере тебя посмотрит одна умная старая врачиха для начала.

Колесо событий подхватило ее, швыряя в решительные перемены: она более не сопротивлялась.

(«Исчерпал все обаяние, – смешливо жаловался Звягин жене. – Хуже, чем когда ухаживал за тобой в институте» – «Да? – удивилась она. – А я всю жизнь была уверена, что это я за тобой ухаживала».) Врачиха в диспансере оказалась не такая старая.

– Сделай двадцать приседаний… Быстрее! Пульс… сто четыре. Давление… сто двадцать пять на семьдесят пять. Вдохни – дуй. Легкие – две семьсот. Сюда. Выпрямись. Рост – сто шестьдесят шесть… вес… сорок девять триста. А кажешься выше…

– Это оттого, что сутулится, – сказала медсестра.

– Сложение стайера… ты на длинные дистанции никогда не бегала?

– И незачем, – отверг Звягин, неожиданно входя: в белом халате и с какими-то бумажками – Клариными анализами. – Проверь-ка ее на велоэргометре. Здесь он был – врач, и Клара не застеснялась.

– Нормально, – обронил он. – А рефлексы?

По слякотному Невскому он проводил ее до остановки.

– Ну – и как я вам понравилась? – вызывающе спросила она. Она уже ненавидела себя за этот стриптиз, дура набитая, уродина кривоногая. И купальник идиотский, мерзкого фиолетового цвета. Интересно, какая у него жена. Красивая, конечно…

– Ничего, неплохо, – с энтузиазмом сказал Звягин и положил тяжелую руку ей на плечи.

– Что – неплохо? – зло и недоуменно уставилась она. – Хотите сказать, что вам было приятно смотреть на меня голую?

– От голых у меня за двадцать лет работы, милая, в глазах рябит, – сказал Звягин. – А хорошо то, что ты здорова и тебя можно раскармливать и тренировать. И сложена не так ужасно, как кажется.

– Ах-х – немного труда, и все исчезнет! Да?

– Нет. Много труда. Очень много. Ничего, потерпишь.

– А если не потерплю?

– Голову сверну, – промурлыкал он. Она отвернулась: почувствовала, что сейчас заплачет, захотелось уткнуться в его серый реглан, и чтобы он обнял ее своими тяжелыми руками, и пусть свернул бы шею – но никому больше не дал бы тронуть.

– У меня никогда не было отца, – вдруг сказала она, поддавшись течению своих мыслей.

– Я знаю, – отозвался он и обнял ее именно так, как она только что мечтала. И тут она заревела. Совсем нервы сдали. «Как ужасно, как ужасно быть такой! Сначала в детстве не понимаешь, я любила драться с мальчишками, гордилась собой… А потом, лет в шесть, особенно в школе, уже чувствуешь: с тобой меньше играют, меньше зовут, как-то все радости тебе достаются во вторую очередь… Учительница ласкова, справедлива, и от этого несправедливость других еще больнее, а внутри уже поселилась неполноценность, горе второсортности, комплекс милостыни – что все хорошее, выпадающее тебе – это не от сердца дают, а по обязанности, подчеркивая справедливость, и уже кажется, что это не заслуженно, а из милости, и надо усиленно благодарить кого-то… Но в восемь лет это только смутные чувства, а потом начинаешь понимать, происходит страшное – когда другие хорошеют, превращаются в девушек, а ты… в классе появляется напряженность между девочками и мальчиками, и когда дразнят или даже бьют – в этом какой-то дополнительный смысл, стыдный и счастливый… А ты в стороне, сама вступишься за кого-нибудь – накостыляют тебе, а даже лупят совсем не так, как красивую, равнодушно и больно лупят – без интереса. И лето, и физкультура, все украдкой разглядывают и оценивают друг друга, сравнивают… красивые так беспечны, веселы, уверенны, – значительны, уже ходят на танцы; и начинаешь реветь ночами в подушку, и не жизнь раскрывается впереди, а черная истина… бьешь себя в ненависти по лицу, до одури смотришь в зеркало: чуть лучше? выправляется!!! вдруг нравишься себе: ничего, кое-чего стою, даже мила, – но обман смывается безнадежной тоской: мерзкий лягушонок, доска… Семнадцать лет, все веселятся, у кого-нибудь вечером с тобой тоже танцуют и шутят, так чудесно, да никто не проводит, не ходит с тобой. На праздник не позвали, делаешь вид, что и не знаешь о собирающейся компании, а внутри все дрожит, до самого конца надеешься – спохватятся, позвонят… и весь праздничный день сидишь у телефона: сейчас извинятся, пригласят…нет.

Возьмет с собой красивая подруга – так ведь для удобства, из приличия, ты ей не соперница. И знаешь это – а все равно идешь, потому что жить хочется, радости, любви, вечно одна, а позвали мальчики – так это не тебя позвали, а чтоб ты ее с собой привела, красивую.

И посмотрит на тебя только такой же урод, как ты сама. И не потому, что нравишься, – на других, покрасивее, он смотреть боится, не надеется; а ты что ж, ему под стать, два сапога пара, уж лучше с такой, чем ни с какой, с кем же тебе, мол, быть, как не с ним… и такая к нему ненависть и презрение, что ногой бы раздавила, как червяка…

Выходят замуж, белые платья, поздравляешь их, красивых, счастливых, целуешься, а внутри как маятник: то плачешь, так их любишь и счастья желаешь – будьте счастливы и за себя, и за всех неудачниц, – а то позавидуешь такой черной завистью – взглядом убила бы, и сердце болит, как бритвой пополам режут.

А иногда махнешь: гори все огнем, один раз живем, что ж за монашество, давай во все тяжкие, как сумеем – так повеселимся… да после самой противно. И смотришь волком, и ходишь каракатицей, ладно еще, что не я одна такая: соберемся вместе и проводим время как можем, здесь мы друзья-товарищи по судьбе и несчастью, и ничего, живем не хуже других: и одеваемся, и в театр ходим, и в отпуск ездим…

Я уже привыкла, смирилась: ну, одинокая, ну, мало ли таких… не инвалид – и то счастье. А тут вы… эти надежды… прикажете – я в огонь пойду, в прорубь брошусь!.. – прожить один год – год бы! красивой и молодой ничего за это счастье отдать не жаль…»

Пять часов Звягин просидел на телефоне и через пятые руки снял комнату, не сходя с места. (Он вообще любил телефон – признавая в разговорах только кратчайший телеграфный стиль.)

– Для любого дела нужна база, – сказал он, обводя интерьер рукой и вручая Кларе ключ. – Платить за нее твоей зарплаты хватит. – И по-хозяйски раскинулся в единственном кресле.

Клара поставила на стул спортивную сумку и принялась обследовать квартиру, как обживающая новое место кошка. Звягин выложил из портфеля книгу по диетологии и общую тетрадь:

– Сладкое, жирное, мучное – без ограничений! – С мечтательным видом ободрил: – Сколько женщин, мечтающих похудеть, завидовали бы твоей диете – с ума сойти. – Клара внимала приказному тону:

– Утром натощак и перед сном – на поллитровую кружку пивных дрожжей сто граммов сметаны, два сырых яйца и щепоть соли. – (Она поморщилась.) – Что?! Так спортсмены быстро набирают вес для перехода в другую весовую категорию. Халву любишь?

– Халву? Люблю. Я еще курицу люблю, – сообщила Клара, ревизуя свои гастрономические интересы.

– Познакомлю тебя с девочкой в «Восточных сладостях», будешь у нее покупать. Есть на ночь, чтоб не перебивать аппетит. Куры без толку. Раз в день – жирная жареная свинина с картошкой. Белый хлеб, масло, макароны с сыром, картофельные салаты с майонезом… в чай – больше сахара и сливки или сгущенку. Ты печь умеешь?

– Что печь? – озадачилась Клара.

– Ты, я чувствую, хотела поправиться по щучьему велению! – рассердился Звягин. – Ну что пекут? Пироги! Блины! Не умеешь? – так я и знал. Держи кулинарное пособие, плита с духовкой на кухне, с соседями подружишься сама. Меня встречать серым пирогом с капустой.

– Да я ж себя не прокормлю, – мрачновато оживилась Клара, листая тетрадь с меню.

– Я твои доходы и расходы уже подсчитал за тебя, – хмыкнул он. – Ты получаешь на своем ЛОМО под двести рублей и тратишь только на себя, не прибедняйся. И не жди результатов сразу, если за первый месяц прибавишь полкило – хватит.