Шерли - Бронте Шарлотта

— Она говорила совсем не то, что вы думаете. Я сама спросила ее: мне хотелось узнать, какого она о вас мнения или, вернее, как она к вам относится. Я давно ждала такого разговора. Мне необходимо было это знать.

— И мне тоже! Но говорите! Верно, она обо мне самого плохого мнения и презирает меня?

— У нее о вас чуть ли не самое высокое мнение, какое только может иметь женщина о мужчине. Вы знаете, какой красноречивой может быть Шерли, — до сих пор я слышу ее горячие речи, в которых она вас превозносила.

— Как же все-таки она ко мне относится?

— Пока вы ее не оскорбили, — она просто сказала, что вы нанесли ей оскорбление, но распространяться об этом не захотела, — она относилась к вам, как к брату, которого любят и которым гордятся.

— Никогда больше я ее не оскорблю, Кэри. Мой поступок обернулся против меня самого и заставил меня уехать, но эти разговоры о братьях и сестрах лишены всякого смысла. Шерли слишком горда и богата, чтобы испытывать ко мне сестринские чувства.

— Вы ее не знаете, Роберт. Раньше я думала по-другому, но теперь мне кажется, что вы просто не смогли ее разгадать. Вы и она настолько разные люди, что вам никогда не понять друг друга.

— Может быть. Я ее уважаю, восхищаюсь ею и все же сужу о ней строго, может быть, даже слишком строго. Например, я думаю, что она не способна любить…

— Шерли не способна любить?

— …Что она никогда не выйдет замуж, боясь поступиться своей гордыней, упустить свою власть и разделить свое состояние.

— Шерли задела ваше самолюбие.

— Да, хотя в моих чувствах к ней не было ни капли нежности, ни искорки любви.

— В таком случае, Роберт, вы поступили очень дурно, когда просили ее руки.

— И очень низко, мой маленький наставник, моя хорошенькая обличительница. Мне никогда не хотелось поцеловать мисс Килдар, хотя у нее прелестные губки, алые и сочные, как спелые вишни, — они соблазняли только мои глаза.

— Не знаю, можно ли вам сейчас верить. Как говорится, «зелен виноград»… или вишни?

— Она прекрасно сложена, хороша лицом, у нее чудесные волосы, — я признаю все ее прелести, но чувства мои молчат. А если и пробуждаются, то лишь такие, какие у Шерли могут вызвать одно презрение. Полагаю, что по-настоящему меня привлекал только блеск ее золота. Видите, Каролина, какое «благородное создание» ваш Роберт, как он велик, добр и бескорыстен!

— Да, он не безгрешен, — он совершил грубую ошибку. Впрочем, не будем больше говорить о ней.

— И не будем о ней думать, Кэри? Не будем презирать Роберта в глубине доброй, но твердой, сострадательной, но справедливой души?

— Никогда! Мы будем помнить завет: какою мерою мерите, такою и вам будут мерить, — а потому презрения не останется, только привязанность.

— Одной привязанности недостаточно, предупреждаю вас. Когда-нибудь от вас потребуется другое чувство, более сильное, нежное и горячее. Вы сможете мне его дать?

Каролина была смущена и взволнована.

— Успокойтесь, Лина, — примирительно сказал Мур. — Не имея на то права, я не стану тревожить ваше сердце ни теперь, ни в ближайшие месяцы. Не глядите на меня так, словно вам хочется убежать от меня. Хватит намеков, которые вас смущают; продолжим лучше нашу болтовню. Не дрожите, взгляните на меня! Посмотрите, я стал похож на привидение, бледное и угрюмое; теперь я скорее жалок, чем страшен.

Она робко взглянула на него.

— Даже теперь, при вашей бледности, в вас есть что-то грозное, проговорила она, опуская глаза перед его взглядом.

— Вернемся к Шерли, — настаивал Мур, — значит, вы думаете, она когда-нибудь все-таки выйдет замуж?

— Она любит!

— Наверное, платонически, только в теории. Все это — одно притворство!

— По-моему, она любит искренне.

— Она сама вам призналась?

— Не совсем. Во всяком случае, она не сказала прямо; я люблю такого-то.

— Я так и думал!

— Но Шерли не смогла скрыть своих чувств. Она говорила об одном человеке с таким пылом, что ошибиться невозможно, даже голос выдавал ее чувства. Вызнав, что она думает о вас, я спросила, что она думает о… другом человеке, о котором у меня мелькали разные догадки, впрочем самые сбивчивые и неясные. Мне хотелось заставить ее проговориться. Я теребила ее, упрекала, щипала, когда она пыталась отделаться от меня своими обычными непонятными шутками, и в конце концов добилась своего. Я уже сказала, что даже голос выдавал ее, хотя она говорила почти шепотом, — в нем было столько нежности, столько страсти! Это была не исповедь, не признание — до такой откровенности она никогда не снизойдет, но я уверена, что счастье того человека для нее дороже жизни.