Приют Грез - Ремарк Эрих Мария

— Почему ты говоришь об этом сейчас, дядя Фриц?

— Потому что цветы напомнили мне об этом.

— Ты сегодня настроен очень торжественно. Оставь эти мрачные мысли. Подумай о весне — мы встретим ее со всей силой ожидания, накопленной за зиму.

— Да, еще одну весну я хотел бы увидеть! Еще раз нарвать красных маков и поставить их в мои вазы! Огненно-красных пьянящих маков — обжигающих цветов легкомыслия. И роз… Жизнь стала тихой, Элизабет.

— Но тишина тоже живая.

— Я этого не чувствую. Она кажется мне похожей на последнее приготовление к долгому сну. У меня осталось одно желание: умереть красиво.

— Дядя Фриц!

— Да, дитя мое… Умереть радостно и перейти в великое Небытие с лицом, не искаженным болью. Конец жизни должен быть, как сама жизнь, — не веселым, не смеющимся, не ожесточенным, не смиренным. Нет, он должен быть исполнен той светлой радости древних греков, которая заключала в себе все — и ликование, и смирение, и конечное преодоление… Концентрированная радость…

Фриц взял кусочек желтого мела и написал на стене:

«Конец должен быть радостным».

— Дядя Фриц, оставь эти грустные мысли.

— Странной жизнью мы живем, Элизабет. Когда-то ты пришла сюда, чтобы получить у меня опору и поддержку. Теперь мы почти поменялись ролями. Ты повзрослела, Элизабет, и стала женщиной. Последние месяцы очень сильно продвинули твое созревание. Эрнсту будет трудно узнать тебя.

— Эрнст… — Элизабет умолкла, задумчиво глядя перед собой.

— Он давно не писал тебе?

— Не в том дело…

— Это кризис…

— Или конец…

— Это кризис, Элизабет.

— Да, дядя Фриц…

На лестнице послышались шаги. С головы до ног в снегу, в комнату ввалились смеющиеся Фрид и Паула. Паульхен притащила с улицы снежок, чтобы одарить им дядю Фрица, однако в последний момент, когда Фриц уже искал, где бы укрыться, передумала и опустила снежок за шиворот Фриду, и тот весь затрясся от холода и неожиданности.

Когда наконец все уселись за стол, Фрид поведал о своих взаимоотношениях с госпожой советницей. Ей взбрело в голову позировать для портрета в летнем платьице и с игривым выражением на лице, повернутом вполоборота.

— Вы только представьте себе, друзья, какая наглость! Она приходит каждый раз в сопровождении горничной, которая тащит целый чемодан. Советница — в шубе, с муфтой, при вуали — входит, словно Диана, Юнона или Паллада, шумя юбками, и вместе с горничной скрывается за ширмой, чтобы вскоре выпорхнуть из-за нее, изображая юную застенчиво-кокетливую милашку. Я уже заработал двести марок на карикатурах, рисуя эту расплывшуюся физиономию с неподражаемо игривой миной. Такой материал грешно упускать! Горничная — ее берут с собой для приличия, как собачку, — веселится от души. Но при всем при этом советница — добрая душа. Что есть, то есть.

Так получилось, что вечер закончился общим весельем и взрывами смеха.

Несмотря на белые хризантемы.

Госпожа Хайндорф пригласила Фрица на прогулку. День был солнечный и почти теплый. Но к вечеру ощутимо похолодало и начало подмерзать. Когда Фриц вернулся домой, его сильно знобило, он почувствовал, что заболел.

Ночью он весь вспотел и сильно кашлял, а на следующее утро поднялась температура. Женщину, пришедшую убирать комнаты, Фриц послал за доктором. Тот озабоченно покачал головой.

— У вас слабые легкие, господин Шрамм.

— У меня уже давно астма и эмфизема легких.

— Вы живете один?

— Да.

— Гм, надо бы пригласить сиделку для ухода.

— Разве мои дела так плохи?

— Нужно быть предусмотрительным. К вечеру я еще раз загляну к вам. Если состояние не изменится, придется позвать сиделку.

Фриц задремал.

Под вечер пришла Элизабет. Она встревожилась не на шутку.

— Что случилось, дядя Фриц?

Он рассказал о визите врача и его заключении.

Вскоре появился доктор. Он осмотрел Фрица и сказал:

— Я пришлю вам сиделку.

Фриц слабо улыбнулся и тут же опять заснул.

— Сиделка у него уже есть, — откликнулась из темноты Элизабет.

— Вы имеете в виду себя, барышня?

— Да. Я полгода добровольно помогала медсестрам в Мариинской больнице. Так что я остаюсь здесь.

Доктор быстро взглянул на нее.

— Хорошо. — Он объяснил ей, что надлежит делать.

— Что с ним, господин доктор?

— Воспаление легких и плеврит. Легкие у него слабые, очень слабые.

Ночью Фриц начал бредить:

— Так темно… Темно… Почему такая темь?.. Зажгите же свечи… Ведь глубокая ночь…

Потом вздохнул и опять забылся.

Элизабет неотлучно сидела у постели Фрица. Все ее душевные силы были сосредоточены на его выздоровлении. Осторожными движениями она меняла компрессы и подбрасывала дрова в огонь, прислушиваясь к дыханию Фрица, которое явно учащалось.

— Мне жарко, — стонал он, — положите мне на лоб немного льда… Твои ладони так прохладны, Лу…

Элизабет положила руку ему на лоб. Фриц совершенно отчетливо произнес «Благодарю тебя» и вновь впал в беспокойную дремоту, прерываемую неясным бормотаньем.

— Лу, ты здесь… Почему ты плачешь? Я так тосковал по тебе, так тосковал… Где твои голубые милые глазки… Ты — рыдающее счастье моих грустных дней… Родина… Родина…

Он откинулся на подушки. Элизабет осторожно поправила изголовье. Утро серым языком лизнуло оконные стекла. Жар у Фрица усилился. Элизабет известила Фрида и Паульхен и послала на почту отбить телеграмму Эрнсту.

Внезапно Фриц открыл глаза.

— Элизабет.

— Дядя Фриц.

— Что со мной?

— Ты немного приболел и теперь выздоравливаешь.

Он покачал головой. Потом прочитал афоризм на стене и кивнул.

— Какое сегодня число, Элизабет?

— Шестое марта.

— Знаешь, у кого сегодня день рождения? У нее!

— Тогда вечером мы все соберемся здесь, у тебя.

— Да! И Эрнст тоже!

— Я пошлю ему телеграмму.

— Да, пусть он приедет. Мне многое нужно сказать ему. А сейчас я устал. Часок посплю, а потом ты меня разбудишь, хорошо?

— Хорошо, дядя Фриц.

В полдень пришел доктор.

— Конец близок!

Элизабет ухватилась за столешницу, чтобы не упасть.

— Неужели никакой надежды?

— Никакой. Кроме надежды на чудо. Ближе к вечеру он, вероятно, еще раз проснется, — добавил врач, заметив, как помертвело лицо Элизабет.

В душе она все еще цеплялась за слово «чудо», когда пришли Фрид и Паульхен. Глаза у Паульхен были заплаканные.

— Он спит, — прошептала Элизабет. — Доктор считает, что ближе к вечеру он еще раз проснется. Пойдите купите цветы. Сегодня день рождения Лу.

— Розы, — прошептала Паульхен.

— Роз сейчас, наверное, нет в продаже.

— Мы их обязательно купим, — процедил Фрид сквозь зубы.

Через час посланцы вернулись с розами и другими цветами. Фрид и Паульхен принесли по целой охапке роз. Они собрали все вазы и кувшины, какие нашли в мансарде, — их едва хватило. Розы поставили возле кровати, которая по желанию Фрица стояла у печки. Повсюду в комнате, куда ни кинешь взгляд, — цветы. Цветение и благоухание. Сладостный аромат роз поплыл по воздуху и заполнил все уголки.

Поздно вечером Фриц вдруг открыл глаза и огляделся.

— Где я? — спросил он.

— У себя, — ответила Элизабет сдавленным голосом.

Он увидел цветы.

— Розы, розы, — пробормотал он. — Вот я и увидел их еще раз.

Все столпились у его изголовья.

— Сегодня день рождения Лу, — сказал Фриц слабым голосом. — Принесите белые свечи и зажгите их.

Элизабет поставила свечи перед красивым портретом, обрамленным розами.

Пламя свечей мерцало и колыхалось. Казалось, красивые глаза на портрете светятся, а алые губы улыбаются.

— Подвиньте кровать ближе к середине комнаты, чтобы я мог ее видеть.

Они выполнили его просьбу, и Фриц долго и неотрывно глядел на портрет.

— Зажгите побольше свечей.

Весь Приют Грез был залит мягким, дрожащим, красновато-золотым светом свечей.

— А где Эрнст?

— Он приедет.

— Да, Эрнст обязательно должен приехать. Элизабет, помни о нем. Принесите вина… темно-красного… Шесть бокалов… — Фриц с трудом выпрямился, сидя на кровати. — Устраивайтесь за круглым курительным столиком.

Элизабет постелила скатерть, поставила на середину вазу с розами и придвинула столик поближе к ложу больного.

— Шесть бокалов — один… два… три… четыре… пять… шесть… Да… Один для Эрнста… Один для Лу…

Фриц оборвал лепестки с одной розы и положил их в бокал для Лу. Потом дрожащей рукой налил туда темно-красного вина.

— Дети мои… Видно, мне придется покинуть вас… Как это трудно… Помните, ваша опора — в вас самих! Не ищите счастья вовне… Ваше счастье — внутри вас… Будьте верны себе. И пройдите благостный путь от обретенного Я к Ты, а потом и к Вселенной. Это небесное братание… Все на свете — ваши братья и сестры… Деревья, пустыни, море, облако в багрянце вечерней зари… Ветерок, обвевающий деревья в лесу… В мире нет раскола и вражды… В нем все — единство и гармония… Вечная красота. Настраивайте свои души по великой арфе природы, если они вдруг зазвучат не в унисон… Все течет… Ничто не окостеневает… Все понимать — значит все прощать. На земле так много горьких загадок для человека… И последняя из них… часто заключена в розе… в улыбке… в мечте. Я молитвенно складываю свои усталые руки — это моя последняя опора на краю небесной пропасти… И, спускаясь туда, я взываю к вам, еще бродящим по солнышку: будьте верны самим себе! Давайте выпьем за это… Это — мое завещание и моя клятва. Посвящаю этот бокал жизни и смерти, вечной Вселенной и любимой моей покойной Лу…