Зеленые холмы Африки - Хемингуэй Эрнест

Я хлопнул Римлянина по спине, а он снова совершил церемонию с большим пальцем; я отвечал ему тем же. Я обнял вандеробо-масая, и он, сильно и с большим чувством, потянул меня за палец, ударил себя в грудь и сказал гордо:

— Вандеробо-масай — самый лучший проводник.

— Вандеробо-масай молодчина! — подтвердил я. А М'Кола все тряс головой, глядел на куду и повизгивал. Потом он сказал:

— Думи, думи, думи! Бвана Кабор кидого, кидого. — Это значило, что перед нами король всех куду, а добыча Карла — мелочь, пустяк.

Все мы понимали, что убит не тот куду, по которому я стрелял сначала, а тот лежит где-нибудь, сраженный первым выстрелом, но это не имело значения, потому что перед нами было настоящее чудо. Однако мне захотелось взглянуть и на первого.

— Пошли, там еще один куду, — сказал я.

— Он мертв, — ответил М'Кола. — Куфа.

— Идем же.

— Этот лучше всех.

— Пошли.

— Мерять надо! — взмолился М'Кола. Я протянул стальную ленту рулетки по изгибу рога, М'Кола придерживал ее снизу. Рог был значительно длиннее пятидесяти дюймов. М'Кола смотрел на меня с жадным нетерпением.

— Большой! Большой! — сказал я. — Вдвое больше, чем у бваны Кабора.

— Иии-иии, — затянул он опять.

— Ну, идем, — сказал я.

Римлянин уже скрылся из виду.

Мы поспешили к тому месту, где видели куду перед первым выстрелом, и сразу же заметили на уровне груди испачканные кровью листья кустарника. А в сотне шагов оттуда лежал мертвый куду. Этот оказался поменьше первого. Рога такие же длинные, но менее раскидистые, и все ж этот тоже был хорош. Он лежал на боку, подмяв под себя куст, на который свалился.

Снова пошли рукопожатия с дерганьем за палец, что, видимо, было у туземцев выражением крайнего восторга.

— Это аскари, — пояснил М'Кола.

Он хотел сказать, что этот куду — страж, или телохранитель, того, что покрупнее. Видимо, он был в лесу, когда мы увидели первого куду, пустился бежать вместе с ним, а потом остановился, недоумевая, почему тот отстал.

Я хотел сфотографировать свою добычу и велел М'Кола вместе с Римлянином сходить в лагерь и принести два аппарата — «графлекс» и кинокамеру, а также электрическую вспышку. Я знал, что лагерь на этом же берегу, ниже по течению, и надеялся, что Римлянин сообразит, как сократить путь, и вернется еще до заката.

Они ушли, а мы с вандеробо при ярком свете солнца, выглянувшего из-за облаков, осмотрели второго куду, измерили рога, вдыхая его запах, даже более приятный, чем запах оленебыка, погладили шею, морду, подивились величине ушей, гладкости и чистоте шкуры, осмотрели копыта, такие длинные, узкие и упругие, что ходил он, должно быть, как на цыпочках, нащупали под лопаткой пулевое отверстие… После этого мы с вандеробо еще раз пожали друг другу руки, причем он не преминул опять похвастать своими талантами, а я сказал, что отныне мы друзья, и подарил ему свой лучший нож с четырьмя лезвиями.

— Пойдем, вандеробо-масай, взглянем на первого, — сказал я по-английски.

Вандеробо прекрасно меня понял, и мы вернулись туда, где на краю полянки лежал большой куду. Мы обошли вокруг него, полюбовались, затем вандеробо запустил ему руку под брюхо, пока я, приподняв куду, держал его на весу, нащупал пулевое отверстие и сунул туда палец. Окровавленный палец он приставил ко лбу и произнес целую речь на тему о том, что «вандеробо-масай — лучший проводник».

— Вандеробо-масай — король проводников, — сказал я. — Вандеробо-масай — мой друг.

Я весь вспотел и, надев плащ, который М'Кола захватил для меня, а уходя оставил на полянке, поднял воротник. Теперь я все поглядывал на солнце и беспокоился, что оно зайдет раньше, чем принесут фотоаппарат и кинокамеру. Но скоро в кустах послышался шум, и я крикнул, давая знать, где мы. М'Кола отозвался, слышно было, как они разговаривают и продираются сквозь кусты, а я, перекликаясь о ними, глядел на солнце, которое было уже у самого горизонта. Наконец я увидел их, крикнул М'Кола: «Живей, живей!» — и указал на солнце, но у них уже не было сил бежать. Они и так одолели бегом крутой холм и пробились через густые заросли. Когда я взял аппарат, открыл диафрагму до предела и навел объектив на куду, солнце освещало уже только самые верхушки деревьев. Я сделал полдюжины снимков и нацелил кинокамеру, пока куду перетаскивали на более освещенное место, затем солнце село, снимать стало невозможно, и я спрятал аппарат в футляр — на этом и кончились мои обязанности, с темнотой наступило блаженное безделье победителя; меня заботило только одно — надо, чтобы М'Кола, свежуя голову антилопы, не обкорнал «воротник».