Доводы рассудка - Остин Джейн

– Верно, – сказала Энн. – Ваша правда. Я и позабыла. Но что же остается нам сказать теперь, капитан Харвил? Если причины не в обстоятельствах внешних, значит, они внутри, значит, таково уж мужское сердце.

– Нет, нет. Вовсе не таково мужское сердце. Ни за что я не соглашусь, что мужскому сердцу, более чем женскому, свойственно забывать тех, кого любит оно, кого оно любило. Я подозреваю обратное. Я верю в соответствие чувств наших и телесной оболочки. И как сильней наши тела, так сильней и наши чувства; более стойко претерпевают они и волнения страсти, и бури рока.

– Быть может, чувства ваши и сильней, – отвечала Энн. – Но, подчиняясь тому же духу сопоставлений, я позволю себе утверждать, что наши чувства зато нежней. Мужчина крепче женщины, да, но век его недолог; что и подкрепляет вполне мой взгляд на мужскую любовь. Иначе было бы и несправедливо. И без того довольно выпадает вам невзгод, опасностей, лишений. Вы проводите дни свои в бореньях и трудах. Вдали дома, отечества, вдали друзей. Ни время ваше, ни здоровье, ни самая ваша жизнь вам не принадлежат. Несправедливо было бы (дрогнувшим голосом), когда бы ко всему вы были наделены и нежной женскою душою.

– Нет, тут мы никогда не согласимся... – начал было капитан Харвил, но их внимание вдруг отвлеклось легким шумом в дотоле совершенно тихом углу, где сидел капитан Уэнтуорт. Это всего-навсего упало на пол перо; но Энн вздрогнула, обнаружа, что он ближе к ней, чем она полагала, и склонна была подозревать, что и перо упало оттого, что он прилежно вслушивался в звуки, вовсе не предназначенные для его слуха.

– Кончил ты свое письмо? – спросил капитан Харвил.

– Не совсем, осталось еще несколько строк. Через пять минут я с ним разделаюсь.

– Я и не тороплю. Я надежно стал на якорь (улыбаясь Энн) и снаряжаюсь всем, чем следует. Не спешу выходить в море. Так вот, мисс Эллиот (понижая голос), как я уже сказал, тут мы никогда не согласимся. И, верно, никогда мужчина не согласится тут с женщиной. Однако, позвольте вам заметить, сочинители все против вас – все сочинения против вас, в стихах и в прозе. Будь у меня память, как у Бенвика, я вмиг нашел бы вам пятьдесят цитаций в подтверждение моей мысли, и я в жизни своей не открывал книги, где не говорилось бы о женском непостоянстве. Да ведь вы скажете небось, что книги-то сочиняют мужчины.

– Быть может, и скажу. Нет, нет, с вашего дозволения, книги мы уж лучше оставим в покое. У мужчин куда более средств отстаивать свои взгляды. Образованность их куда выше нашей; перо издавна в их руках. Не будем же в книгах искать подтверждений своей правоте.

– Но в чем же тогда нам искать их?

– Да ни в чем. И надеяться нечего их найти. Каждый, я думаю, грешит снисхождением к своему полу; и уж к снисхождению этому притягиваются кое-какие события, случившиеся в собственном нашем кругу; ну, а на многие из этих событий (быть может, сильнее всего нас поразивших) как раз и невозможно ссылаться, не обманывая чужой доверенности и не высказывая того, чего высказывать бы не следовало.

– Ax, – воскликнул капитан Харвил, и голос его выдавал глубокое волнение. – Когда б вы знали чувства мужчины, который, простясь с женою и детьми, глядит вослед увозящей их лодке, покуда она не скроется из глаз, а потом говорит, отвернувшись: «Бог весть, суждено ли еще свидеться!» Когда б вы знали, как томится душа его ожиданьем; как, воротясь после года, проведенного в дальних морях, перемещенный в новый порт, считает он дни до встречи и сам себя обманывает, говоря «нет, до такого-то дня им здесь быть невозможно», а сам-то надеется, что они будут хоть на день, да раньше, и, наконец, видит их даже до этого дня, будто провидение наделило их крыльями! Когда бы я мог объяснить вам все это и все, что готов терпеть и счастлив терпеть мужчина ради драгоценнейшего сокровища жизни своей! Я говорю, разумеется, про тех мужчин, у кого есть сердце! – И он с чувством прижал руки к собственному своему сердцу.

– О! – живо отозвалась Энн. – Мне хочется верить, я умею отдать должное таким чувствам. Боже упаси преуменьшать способность к верности и нежности у своих собратьев! Я заслуживала бы презрения, посмей я предположить, будто одни женщины только и способны на постоянство. Нет, я знаю, ради близких вы способны на многое, на великое. Вы никаких не боитесь трудов, и терпение ваше безмерно, покуда – если мне позволительно будет так выразиться, – покуда вам есть для кого терпеть и трудиться. Я хочу сказать: покуда любимая женщина жива, и рядом, и предана вам. По мне, единственное преимущество женщины (преимущество весьма незавидное; и врагу бы не пожелала) – это способность наша любить дольше, когда у любви уж нет надежды на счастье или возлюбленного уж нет в живых.