Сажайте, и вырастет - Рубанов Андрей

– Один!!! Один!!! Девять!!!

Я повернулся вправо и влево, но никого не обнаружил. Только стены, только проемы в этих стенах, закрытые системой частых параллельных металлических полос.

– Один!! Один!! Девять!!!

– Говори!!!.. – донеслось издалека.

– Браток!!! Поинтересуйся!!! У Митюхи!!! Седого!!! – тут невидимый крикун хрипло закашлялся от усердия и натуги. – У Ми-тю-хи!!! Се-до-го!!! Груз!!! Дома?!!

Через несколько секунд прибыл глухой ответ:

– Дома-дома, браток!!!.. Дома-дома!!!.. Как понял?!!..

– Понял-понял!!! Пойдем пока!!! Меня грубо толкнули в спину.

– Заслушался? Некто в грязном хаки, кривоногий, черноволосый и рябой, ростом не более метра шестидесяти, показал мне резиновую палку и осклабился, обнажая мелкие коричневые зубы.

– Проходи,– велел он, кивнув на дверь в серой стене. Внезапно из-под моего языка ушла вся слюна. Разлепив губы, я прохрипел:

– Слышь, старший! Где я? Что это за место?

– Нормальное место! – Кадавр осклабился вторично. – Лучшее на свете! Вперед шагай!

– Где я? Куда я попал? – настаивал я, подхватывая свои мешки.

– «Матросская Тишина»! Между прочим, это прозвучало гордо, со щегольским апломбом, как будто речь шла о гольф-клубе.

Я вошел. В нос ударили крепкие запахи мочи и казармы. В тусклом электрическом свете я обозрел ободранные стены и желтый кафель пола. Кадавр интенсивно топал сзади.

После обязательной процедуры с выяснением моей фамилии, имени, отчества и года рождения, а также статей обвинения, я очутился в отделении для шмона, где мною занялся второй кадавр – одетый более чисто. Облокотившись на обитый жестью стол, он вяло поковырялся в моем бауле.

– Из «Лефортово»?

Я кивнул.

– Давно сидишь?

– Восемь месяцев.

– Не срок,– констатировал кадавр № 2. – Хрен с тобой. Пошли. Живей, живей!

Что характерно: мой задний проход не был изучен. Это не страшный Лефортовский замок, сразу уяснил я. Тут нравы явно попроще. Тут не смотрят в задний проход.

Оказавшись в анфиладе помещений, закрашенных жидким свечением пыльных ламп, с ноздреватыми, в цементной «шубе», стенами, я понял, что дом, где я очутился, сам по себе есть задний проход, анус цивилизации. И запахи соответствуют, и шумы. Вся природа темно-зеленых коридоров и комнат, грязных, сырых, полутемных, заблеванных, засыпанных хлоркой, гудящих матерными окриками и топотом сапожищ, кричала о том, что именно здесь гражданское общество испражняет себя, исторгает прочь человеческие отходы. Ныне, стало быть, оно испражнялось мною. Деловито и не без юмора. Проталкивая меня все дальше и дальше по своим кишкам.

Дойдя до конца первой из них, я вслед за конвоиром повернул налево и поднялся вверх по лестнице – широкой, словно в Университете имени Ломоносова, – на второй этаж. Здесь оказалась вторая кишка, длинный коридор; вдоль потолка тянулись металлические короба вытяжной вентиляции; в стенах – массивные стальные двери, некогда крашенные черным, но от времени и паров дыхания многих тысяч людей краска давно облезла и сам металл местами тронулся ржавчиной. «Амбразуры» в дверях – все открыты настежь, и в каждой маячило бледное, любопытствующее молодое лицо, провожающее меня внимательными глазами.

Остановившись, конвоир извлек связку массивных ключей, выбрал среди нескольких нужный, вставил в замок и дважды с усилием крутанул. Потянул дверь на себя.

– Заходи,– пригласил он и зачем-то подмигнул мне шальным черным глазом.

Сжав свои мешки, я сделал два шага, оказался внутри и немедленно уперся в плотно прижатые друг к другу человеческие тела. Так бывает, когда пытаешься проникнуть в пассажирский автобус в час пик ранним утром. Только в автобусе люди имеют на себе одежду, не курят, и среди них находятся женщины. Здесь же одежда и женщины напрочь отсутствовали.

– Куда??? – возмущенно зашумели вокруг меня несколько хриплых голосов, тут же подхваченные эхом других, более отдаленных и более многочисленных голосов. – Куда, старшой??? И так впритык!!! Куда еще???

В ответ надзиратель испустил громкую матерную тираду.

– Сколько вас? – выкрикнул он.

– Сто тридцать пять уже!

– И чего? – хохотнув, возразил вертухай. – Вон, в сто девятнадцатой – сто пятьдесят, и ничего, никто не хрюкает! Отставить базар!

Дверь за моей спиной захлопнулась.

3

После двенадцатиметровой лефортовской камеры пространство впереди меня увиделось как необычайно обширное. Я вдохнул, но это оказалось не так просто – вместо воздуха в легкие проникла некая гадкая субстанция. По вискам мгновенно потекли струйки пота.