Сажайте, и вырастет - Рубанов Андрей

В просторной комнате со светло-коричневыми стенами не гремели зажигательные адвокатские речи, не звучали леденящие душу свидетельские откровения. Всем было все известно. Показания – даны. Протоколы – подшиты и пронумерованы. Улики – собраны. Тихий, полусонный, чрезвычайно осторожный судья – молодой человек с круглыми, словно плюшевыми, ушными раковинами – старательно оглашал один лист ДЕЛА за другим.

Бесконечная череда свидетелей – особенно женщины – сначала развлекала угрюмую преступную троицу. Действительно, приезжать из смрадной тюремной камеры и любоваться сквозь прутья клетки отлично одетыми, сладко пахнущими обитательницами свободы – одно из немногих удовольствий подсудимого арестанта.

С другой стороны, покинуть дом глубокой ночью, далее – пять часов в толпе, на «сборке», ожидать погрузки в автозек и еще три часа кататься по городу в железной коробке только для того, чтобы десять минут смотреть на какую-нибудь благоухающую свидетельницу,– глупо.

Особенно ясно это стало в январе девяносто девятого, в тридцатиградусные морозы, когда железные стенки фургона обжигали мои ладони даже сквозь шерстяные перчатки. Затрамбованный меж двадцати таких же окоченевших и злых бедолаг, содрогающийся в жесточайшем ознобе, грезящий о глотке кипятка, натягивающий ворот свитера на нос, я понимал, что мечтаю услышать приговор; любой. Пять лет – значит, пять. Семь – пусть семь. Лишь бы прекратились наконец изматывающие поездки.

Но меня возили весь январь. И февраль. И весь март.

Мой бывший босс, естественно, в суд не пришел. Продавец паспортов – тоже. Вообще, не явился ни один из важнейших свидетелей со стороны обвинения. Я понял тогда, почему генерал Зуев все же превратил аптекаря в подозреваемого и посадил его за решетку. Если бы фармацевт остался в статусе свидетеля, он бы тоже уклонился от участия в процессе. Сбежал бы в Европу или куда-нибудь подальше. Может быть, и я поступил бы так же.

Отсутствие важных очевидцев не расстроило участников действа. В декабре, где-то на сорок пятом «сеансе», все они – включая судью, заседателей, подсудимых, адвокатов, секретаря, конвой, репортеров и родственников – чрезвычайно устали. Собравшихся обуревало только одно жгучее желание: поскорее закончить.

Наиболее колоритными бойцами многочисленного свидетельского отряда оказались мои зиц-председатели. Все – мальчишки восемнадцати-девятнадцати лет. Одного вообще привел за руку отец. Физиономии президентов и директоров излучали свежий юный испуг.

Президенты происходили из нижнего слоя общества. Именно тотальный недостаток денег и подтолкнул незадачливых пацанчиков в лапы финансовых аферистов. В зале суда среди взрослых серьезных людей, обсуждающих взрослые серьезные вопросы, малолетние прыщавые директора в грязных мятых курточках – робели. На троих негодяев в клетке вообще избегали смотреть.

Никого из них я не знал. За каждого недотепу выплачивал посреднику по триста долларов. Полный срок работы одного президента составлял девяносто дней, после чего фирма умирала; в новую компанию нанимался новый президент.

Неожиданно выяснилось, что до карманов самого президента из выплаченных мною денег доходило от силы двадцать или тридцать долларов. Остальное прикарманивал посредник. Тут я опять смеялся, и судья сделал мне замечание.

2

Кстати, чемпионом я все-таки стал.

По общей величине отсиженного на Централе срока (двадцать четыре месяца, не считая еще восьми месяцев в Лефортовском замке) я оставался в нашей камере крепким середнячком. Мало кто сидел под следствием и «за судом» целых два года, но были и Джонни (три с половиной) и Слава Кпсс (пять), и Гиви Сухумский (два с половиной), и еще несколько человек с многотомными сложными делами, с тяжкими статьями обвинения, с многими эпизодами.

Но вот собственно по количеству выездоввсуд – почти шестьдесят – я оторвался от всех далеко вперед. Красовался в майке лидера. К тому же меня произвели в телезвезды. Пять или шесть раз я имел удовольствие видеть свою бледную остроносую физиономию на экране телевизора. Как правило, в вечерних новостях Второго канала или НТВ. Место съемки всегда было одно и то же: коридор здания суда. Процесс объявили закрытым для публики. Операторы могли зафиксировать только поспешный проход преступной троицы в сопровождении затянутого в камуфляж и маски конвоя, от двери «конвоирки» до входа в зал. Я всегда двигался последним, после широко улыбающихся министра и фармацевта, и ни разу не поднял глаз. Шагать со скованными руками на суд, под прицелом объективов, жмурясь от фотовспышек,– довольно сомнительное удовольствие.