Сажайте, и вырастет - Рубанов Андрей

По стальному настилу второго яруса я прошел до середины галереи. Здесь она расширилась в зал. С высоты я увидел центр управления всей тюрьмой. Человек в камуфляже сидел, положив локти на массивный, серого металла пульт, смотревшийся поистине как челюсть древнего мамонта: угловатый, с рядами огромных разноцветных кнопок, он был изготовлен минимум полвека назад. Надежная, вручную сработанная техника Совдепии. Кнопки из крепчайшей пластмассы, каждая – как лошадиный глаз. Толстые провода чистейшей меди. Клеммы размером с партбилет. Такая аппаратура будет работать вечно. Она не откажет, если ее залить водой, кровью, рвотными массами. Управлять ею может всякий восемнадцатилетний солдатик. Он не промахнется мимо кнопки никогда. Даже если рядом, в лефортовском парке, рванет ядерная бомба, электричество все равно пройдет по проводам, блокируя дверные замки. Не дай Бог, под шумок атомной войны враги государства разбегутся!

Из галереи я попал в совершенно пустую комнату без окон, где подвергся тщательному обыску. Контролер прохлопал все тело, сквозь одежду; заставил снять тапочки, помял их и изучил; тщательно прощупал поясные резинки трусов и штанов, каждую отдельно; а напоследок заглянул даже в мой рот.

Жара все никак не хотела покинуть большой город, раскаляла его квадратные камни, плавила, сгущала воздух, нагружала головы людей тяжестью. От конвоира доносился запах потеющего тела. Коридор следственного корпуса протягивался вялым сквозняком, здесь я еще подышал, но в кабинете – все увиделось дрожащим, переливающимся, медленно сползающим вниз. В душном мареве реяли физиономии двух – самых важных для меня теперь – мужчин. Один полагал своей задачей поместить меня в тюрьму, второй – спасти от нее. Один улыбался профессионально приветливо, второй самонадеянно скалился, имея целью обнадежить меня, своего подзащитного.

Только тот не спешил обнадеживаться.

– Все в порядке? – сразу спросил меня Рыжий.

– Нормально,– ответил я, садясь боком. – Отоспался на три года вперед. А вам как отдохнулось, гражданин начальник?

Хватов поджал губы.

– Не надо, это самое, надо мной шутить. Я тебе не враг, Андрей. Очень может быть, что ты – ни при чем. Возможно, тебя в самом деле подставили. Не стану врать: крупных, это самое, улик против тебя нет. Но зато у меня есть, это самое, начальство. Оно отдает приказ, и я работаю, ясно? Мое дело – протокол, это самое, на стол положить. И высказать свои соображения.

– Это не шутка,– возразил я. – Это вопрос. За что я сижу? Зачем вы меня посадили? Из опасения, что я убегу? Так я не убегу. У меня семья, маленький ребенок, отец и мать. Мне бежать некуда...

Из раскрытого настежь, зарешеченного окна, выходившего, очевидно, во внутренний двор здания, доносились дуновения горячего ветра и звуки внутритюремной хозяйственной деятельности: перекликались люди, заводились автомобильные моторы, кто-то с грубыми ругательствами ронял какие-то ящики, оглушительно и хрипло лаяли конвойные псы, гремели открываемые и закрываемые двери.

Вдруг мне показалось, что я сижу не третьи сутки, а уже давным-давно, и сидеть мне предстоит не месяц, а долгие годы, до самой старости. Эти матерные выкрики издалека, исцарапанные письменные столы, шершавые подоконники, темные и унылые цвета – буро-зеленый, грязно-желтый, светло-коричневый, – прогибающиеся доски пола, рассохшиеся дверные косяки, надсадный рев и треск изношенных моторов – все было продолжением той вселенной, которая когда-то породила и меня самого.

Дремотная, поскрипывающая Азия. Размалеванная дикарскими красками Совдепия.

– Скажите, Степан Михайлович, – с чувством спросил я,– зачем вам меня сажать? Это же невыгодно. Исчислите все суммы, недополученные бюджетом. Прибавьте штрафы. И я – все выплачу. На это, может быть, уйдут все мои деньги, до последней копейки, но и черт с ними. Я заработаю еще. Зачем – сажать, а? Лишать свободы? Посадили – теперь я не отдам ничего! Ничего, понимаете? В кодексе мой грех стоит три года общего режима. Как-нибудь перетерплю. И выйду – злой, опозоренный, но с деньгами. И окончательно превращусь во врага государства, вечного оппонента администрации, озлобленного, явного негодяя. Зачем сажать?

– Значит, так надо, – терпеливо ответил Хватов. – Ты, я думаю, накуролесил больше, чем на три года. Вел деятельность без лицензии. Отдельная, это самое, статья. До пяти годов, между прочим...

– Да,– согласился я мрачно. – Об этом я не подумал...