Звездный билет (сборник) - Аксенов Василий Павлович

Во всяком случае, величие ночного спортзала успокаивало его, и он начинал думать о Тане, представлял, как она смеется, как поворачивает голову, как быстро она бегает, как она танцует, как вдруг синие ее глаза перестают видеть все окружающее и черные волосы отлетают в стороны. Думая о ней, он засыпал.

На восьмой день «цементной эпопеи» он получил пять рублей. «Живем!» — подумал он и представил огромную коричневую котлету «Спутник» и гарнир к ней. Он направился в спортзал помыться и переодеться.

В спортзале возле одного из щитов тренировались баскетболисты, четверо эстонских пареньков. Кянукук немного постоял и посмотрел на них.

— Знаешь, Тийт, — сказал он одному, — отличные у тебя драйфы идут с угла. Коронный твой бросок.

Потом он помылся в душевой вместе с двумя незнакомыми гимнастами и взял у тети Сельги ключи от кладовки, где хранилось нехитрое его имущество. Надел свою знаменитую защитную рубашку, подаренную год назад одним кубинским студентом. Рубашка эта волновала его воображение чрезвычайно сильно. Сьерра-Маэстра, зенитки на набережной, огромные толпы на улицах Гаваны, борьба, энтузиазм и, конечно, рядом верная подруга в форме народной милиции; старик Сант-Яго, Хемингуэй, Евтушенко.

Потом он направился на почтамт, где совершенно неожиданно получил перевод от родителей, перевод на 30 полновесных рэ, а также очередное письмо от Вали Марвича. Марвич писал:

«Дорогая моя деточка, жива ли? Мы здесь с Сережей очень мило проводим время. По-прежнему работаю шофером в санатории, а вечерами гуляем с Сережей. Кажется, нам обоим здесь уже надоело, и есть идейка завербоваться на Камчатку. Моя милая, не соблазняет ли это тебя? По-моему, прогрессивные камчадалы давно ждут твоих рассказов. Представляешь: ты, суровый, мужественный, на улицах Петропавловска; впереди бескрайный океан, а за спиной активно действующий вулкан? Сообщи здоровье Лилиан.

P.S. Деньги нужны?»

Кянукук очень гордился дружбой с Марвичем и своей перепиской с ним. Он читал его письма Тане, автору сценария, оператору Кольчугину и многим другим. Только Олегу, Мише и Эдуарду не читал: ведь у них с Марвичем старые счеты. Зря они поссорились и подрались тогда, такие замечательные парни должны дружить.

Тут же повеселевший Кянукук написал и отправил две телеграммы: одну Марвичу, другую родителям. Марвичу он написал: «Живем не тужим здоровье порядке гвардейским приветом полковник Кянукук Лилиан». Родителям послал обыкновенную благодарственную телеграмму.

Потом он зашел в цветочный магазин, подобрал букет, небольшой, но изящный: флоксы, немного зелени. С букетом в руке и с неизменной кожаной папкой под мышкой он пошел по вечернему городу. Над башнями висели разноцветные облака, линия домов на улице Выйду была освещена заходящим солнцем, стекла в домах горели, на перекрестках налетали на Кянукука странные ветры из его невеселого детства. Он чувствовал, что этот вечер принадлежит ему.

На площади он остановился поговорить о политике с Соломоном Беровичем, чистильщиком сапог. Соломона Беровича беспокоили западногерманские реваншисты.

Потом он медленной, такой шикарной, совершенно московской походкой пересек площадь и вошел в «Бристоль», в кафе.

Вообще-то он не пил и не любил спиртного, разве что за компанию с веселыми ребятами, чуть-чуть, ведь не откажешься, но сейчас заказал графинчик «своего» ликера (200 граммов) — 1 рэ 60 коп., и чашку кофе (15 коп.), положил цветы на стол, закурил сигарету «Таллин» и стал глядеть в окно на площадь.

«Так жить можно», — подумал он.

В кафе вошел Эдуард, подсел к Кянукуку. Он положил локти на стол, плечи его, обтянутые шерстяной рубашкой, высоко поднялись.

— Ну и дела, — проговорил он, поглаживая усики, устало позевывая.

— В чем дело, Эдуард? — спросил Кянукук. — Некоторая пресыщенность, а?

— Да нет. — Эдуард почесал за ухом. — Застряли мы тут из-за Олежки, вот в чем дело. Лету уже конец, а он все еще возится с ней. Знаешь, как такие люди называются?

Он перегнулся через стол и на ухо сообщил Кянукуку, как такие люди называются. Виктора покоробило это слово, но из вежливости он все же хихикнул. А Эдуард развеселился, осклабился, застучал пальцами по столу.

— Знаешь, сколько их тут было у меня за месяц? Не угадаешь! И, заметь, ничуть не хуже, ну, может, чуть-чуть.

Он засвистел, молодецки огляделся, выпил Кянукукову рюмку и воздохнул:

— Дурак Олежка! Как ты считаешь?

Кянукук вздрогнул, но взял себя в руки и улыбнулся Эдуарду:

— Солидарен с тобой, Эдуард. Наше дело, как говорится…

И, тоже перегнувшись через стол, шепнул Эдуарду на ухо. Тот удовлетворенно тряхнул своим браслетом.

— Послушай, Эдуард, зачем вы носите эти браслеты?

— Весь Запад так ходит.

Кянукук еле сдержался, представив себе «весь Запад» — миллиард людей, трясущих браслетами.

— Весь Запад, а? — с деланной наивностью спросил он и вскинул руку.

— Весь Запад, — убежденно повторил Эдуард и еще налил себе ликеру.

Он был как бы адъютантом Олега, этот двадцатидвухлетний Эдуард; он имел второй разряд по боксу, водил мотоцикл, знал кое-какие приемы кетча.

Жизнь его была полна приключений такого рода: «Помню, завалились мы во втором часу ночи с Петриченко во Внуково. Ну, там ведь все его знают: он сын того Петриченко… Да и меня тоже кое-кто. Поужинали мы, значит, на тысячу сто старыми, а у самих ни копья. „Вот так, — говорим, — батя, обстоят дела“. А батя, значит, то есть официант, нам: „Принесите, — говорит, — вечером в „Арагви“, не забудьте старичка“. Вечером, значит, опять приходим с Петриченко в „Арагви“, а старикашка уже там, сидит с блондиночкой. Мы ему две с половиной тысячи на стол, а он нам ужин заказывает на семьсот дубов. Блондинку мы, правда, увели. Вот так, фирма!»

Сам он был сыном учительницы, Олег и Михаил относились к нему немного иронически, но он этого не замечал, всегда был верен законам «мужской» дружбы, крепким он был парнем, с некоторой мрачностью в лице, но без тени сомнений в душе.

Вдруг Кянукук увидел в окно, что у гостиницы остановился автобус и из него вылезли пыльные и усталые кинематографисты. Вот уже несколько дней они вели съемку в известковом карьере недалеко от города. Вытирая рукавом лицо, прошла в гостиницу Таня. Она была в брюках, тяжелых ботинках и штормовке. За ней проследовали другие артисты, потом Павлик, операторы, автор, который все время неизвестно зачем таскался за группой, только мешал.

Она вспомнила, как первый раз увидела его на баскетбольной площадке. Это были полушутливые двадцатиминутные матчи: осветители против актеров, потом осветители против «болельщиков». Олег играл за «болельщиков». У него был четкий, совершенно профессиональный дриблинг. Все поняли, что это уже не шуточки, что вдруг появился настоящий игрок, когда он побежал по площадке с мячом, не глядя на мяч, а глядя только вперед. Все сразу увидели его, голого по пояс, в странных пестрых трусах, в нем не было ничего лишнего, совершенно законченная форма двигалась к щиту, эллинский юноша — только, может быть, плечи чуть-чуть широки — продукт естественного отбора плюс поливитамины и научная система развития организма. Таня именно тогда первый раз его и увидела. Он прошел сквозь строй защитников, как нож сквозь масло, и вдруг поднялся в воздух, и долго летел, все летел к щиту, и снизу двумя руками точно положил мяч в корзину — гениально сработали мышцы его спины, рук и ног. Потом он просто дурачился, делал страшные рожи, когда осветители бросались в атаку. Валя вроде бы обманывал его и проходил к щиту, а он бежал за ним следом и хлопал в ладоши, пугал и вдруг мощно взмывал в воздух, когда мяч отскакивал от щита, забирал мяч и кидал вперед, а сам бежал к центру, и здесь мяч возвращался к ему, и он, легко встряхнув кистями рук, посылал его в корзину, а потом опять начинал дурачиться. Вообще все трое были замечательными спортсменами: плавали, ходили на водных лыжах, дурачась, подолгу передвигались на руках, гоняли на мотоцикле, в пинг-понг играли так, что сразу собиралась толпа, но Олег был сильнее всех. Только в азартные игры ему не везло. Иногда по вечерам в номере они играли в кости. Стучали в стакане костяшки, слышались прекрасные слова: «того», «камерун», «врахтоби», «секвенция». Олег горячился и проигрывал. «Ничего, старик, — говорил Эдик, — не везет в игре — повезет кое в чем другом», — и выразительно поглядывал на Таню. «Заткнись», — говорил Олег. «Пошлишь, дитя природы», — говорил Миша.

Итак, она вспомнила о нем. Дальше она вспомнила о том нелепом дне, когда к ней пришел избитый Марвич, и как нежность хлынула на нее голубой прозрачной стеной высотой с дом. Дальше она вспомнила улицу Лабораториум, прошлую и нынешнюю, все кошачьи свадьбы, свидетелями которых они были, и толкотню голубей под сводами башни. Дальше она вспомнила свое детство у Патриарших прудов, потом чудеса своего успеха: девочка из восьмого класса мечтала стать кинозвездой и вдруг и впрямь стала ею. Все шло, как по писаному, какой ангел занимается ее судьбой?