Том 18. Гимназическое. Стихотворения. Коллективное - Чехов Антон Павлович

2

24 июля 1903 г. Гольдебаев послал в «Русскую мысль» на имя Чехова рассказ. «Надеясь (не без оснований), что беллетристическую часть „Русской мысли“ приняли на себя Вы, — обращался он к Чехову, — посылаю мой рассказ „В чем причина?“ Вам и прошу не отказать в помощи начинающему <…> Помещение рассказа в „Русской мысли“ необходимо для меня вдвойне: как заработок и как почетный „первый выход“, который не может меня не ободрить. Пользуюсь случаем сообщить Вам, что нижеподписавшийся искренне любит Ваш талант и знает Вас еще с той далекой поры, когда Вы шалили в юмористических и были А. Чехонте; так давно я Вас знаю и люблю» (ГБЛ).

11 августа 1903 М. В. Лавров (сын) по поручению В. А. Гольцева переслал Чехову вместе с другими рукописями рассказ Гольдебаева.

В упоминавшемся сопроводительном письме Гольдебаев говорил: «Будьте добры прочитать рукопись и, если найдете необходимым, сделать переделки, отметьте, где, какие и верните; а если дело может ограничиться лишь устранением длиннот и ненужного балласта, повычеркайте сами ненужное» (ГБЛ)^[75]. Однако Чехов, прочитав повесть, поправки сперва делать не стал. Возвращая рукопись в редакцию «Русской мысли» и высказав о ней свое мнение, он писал Гольцеву 18 августа 1903 г.: «Пусть автор разрешит произвести сокращения и кое-какие поправки по мелочам <…> Если автор разрешит поправки, то пришли мне повесть опять». Повесть Чехову вернули, и 18 сентября он уже отослал ее Гольцеву в отредактированном виде.

Экземпляр с чеховской правкой, как свидетельствуют типографские пометы и сличение его с опубликованным текстом, являлся наборным. По этой причине журнальный текст нами в расчет не принимался: внесенные в повесть мелкие поправки принадлежат корректору «Русской мысли», сводятся в основном к литературно-нормативной унификации стиля («Василья» везде поправлено на «Василия», «Сава» на «Савва» и др.).

Чехов читал рукопись внимательно: во многих местах исправил машинописные опечатки (эти исправления в настоящем томе не воспроизводятся), возвращался к уже читанному. Правка осуществлялась в основном в два приема — чернилами и карандашом. Словесные вставки сделаны в подавляющем большинстве случаев пером. «Рассказ можно бы и еще больше исправить, — замечал Чехов, — да неудобно он написан, с узкими промежутками между строками и без полей» (Гольцеву, 18 сентября; редактируемое произведение Чехов называет то повестью, то рассказом).

Чехов высоко оценил рассказ. «Из присланного и ныне возвращаемого, — писал он 18 августа Гольцеву, — заслуживает внимания одна только повесть „В чем причина?“ Это хорошая вещь и может быть напечатана <…> Повесть, повторяю, хороша, а местами даже очень хороша». В этом же письме перечислялось, что он хотел бы в ней поправить.

3

В рукописи Гольдебаева Чехов прежде всего провел простую редакторскую правку, устранив во многих местах обычные для начинающих длинноты, повторы, излишнюю детализацию. Но в целом работа Чехова над текстом была гораздо более сложной и многообразной. Шла она сразу в нескольких направлениях.

У Гольдебаева композиция рассказа была «перевернутой»: начинался он с главы, описывающей уже тот момент, когда после всех событий поезд уносит одного тоскующего героя в далекие края, и другой, оставшийся, тоскует тоже. Эта глава была Чеховым полностью исключена. «Первая глава не нужна», — замечал он. Точно так же по всему тексту были убраны и другие отступления повествователя, упреждающие события: «…кричит Василий Петрович Саве, стоящему рядом с ним, плечом к плечу, в последний раз так близко и так родственно». В результате рассказ получил «прямую» композицию — естественно-хронологическое расположение событий — и «чеховское» начало: «Василий Петрович Маров, первоклассный машинист депо Криворотово…» Из конца рассказа исключен эпизод с Шемулевичем, фигурой, не лишенной колоритности, но не имеющей отношения к сюжету. «Необходимо совсем переделать конец, — писал по этому поводу Чехов. — <…> Конец длинен и не нужен».

В первоначальном варианте повествование ведет рассказчик, выступающий от своего «я», постоянно заявляющий о своей общности с героями: «Распространяюсь я в этой философии потому…»^[76]«По моим наблюдениям, и все-то мы, криворотовцы, таковы..» Из всех случаев употребления первого лица сохранился лишь один. Однако пассажи, рисующие некое обобщенное лицо рассказчика, утверждающие его клановость, слегка уменьшившись числом, в большинстве сохранены: «из нашего брата, криворотовцев», «по нашей, криворотовской мерке».