Звездный билет (сборник) - Аксенов Василий Павлович

— Ой-е-ей! Какие вы маленькие! — кричал удивленный Лева. — Скажите, девушки, должно быть, чудно жить на грани полного лилипутства?

— Лева, возьмите нас с собой! Мы хотим с вами! — кричали травести.

— Всех беру с собой! Сколько вас, семь, восемь? Все полезайте в «Москвич»! Всех подвезу!

Возле машины дожидались его двое мужчин, один румяный, голубоглазый, независимо-искательный, другой — сардонически-спокойный, с глазами как темные тоннели, в которых желтели паровозные огни.

— Привет, — сказали мужчины.

— Здравствуйте, — вежливо сказал Лева. — Надеюсь, узнаете меня? На всякий случай сообщаю, я — Малахитов. Я сам был дружинником, поверьте, и неплохим. Как видите, ничего предосудительного я не совершаю, а девочки — мои товарищи по работе.

— Эх, Левка, не узнаешь, — сказал румяный. — Зазнался?

Это словечко «зазнался» было для Левы настоящим проклятьем. Услышав его, любимец публики начинал суетиться, лепетать что-то воде: «Ах, черт возьми, извини, старик, проклятая зрительная память, старик, как, старичок; живешь-можешь» и т. д. Выручало его в такие минуты слово «старик» и производные от него — «старичок», «старикашка», «старикашечка», в зависимости от обстоятельств. Так и сейчас Лева забормотал:

— А, черт возьми, старики, проклятая зрительная память — старички, как, старикашки, живете-можете?

В запасе еще оставалось «старикашечки».

— То-то, дед, — обрадовался румяный, — не след тебе забывать старых корешей. Наше поколение должно держаться друг друга, отче.

— Верно, старикашечка! — вскричал Лева, глубоко потрясенный этой простой мыслью. — Дай я тебя поцелую! — Он чмокнул пушистую щеку румяного и стремительно повернулся к мрачному. — И вас тоже позвольте! — Поцеловал стальную щеку и примерз к ней губами, как бывает в детстве, в мороз, когда поцелуешь полозья санок и примерзнешь к ним.

Положение возникло странное: Лева никак не мог отодрать свои губы от стальной щеки, а мрачный владелец щеки стоял неподвижно, сардонически улыбаясь. Наконец он резким поворотом головы освободил Леву.

— Н-да, — пробормотал тот смущенно. На губах выступили капельки крови, но это был пустяк, а главное — чувство дружбы распирало Левину душу, когда он глядел на приплясывающих маленьких актрис и на двух людей своей «генерации», на розовощекого старого друга и на этого мрачного симпатягу — Мефистофеля. Жаль, нельзя вечер провести с этими ребятами, подумал он, ведь нужно ехать к Нине, молить ее о прощении, погрузиться в ее суровую интеллектуальную жизнь.

— Друзья мои, прекрасен наш союз! — воскликнул он. — Давайте как-нибудь проведем вечер вместе.

— Немедленно и проведем, — скрипучим, удивительно милым металлическим голосом произнес Мрачный и с неожиданной задушевностью взглянул Леве в глаза.

И вновь произошел странный феномен. Левины зрачки как бы примерзли к холодным желтым фонарям, остановившимся в двух тоннелях.

«Какая яркая артистическая личность, — думал Лева, силясь оторвать взгляд, — как жаль, что мы не можем сразу, сейчас же поговорить всерьез, раскрыть друг другу душу, слиться воедино. Ей-богу, не хватает человеку одной жизни…»

Снегурочки, зайчики и лисички вели вокруг хоровод и пели тонкими голосками:

Румяный, взяв его за плечо, гудел в ухо:

— А помнишь, Левка, Кольку Ксенократова, того, что на задней парте сидел и бумагу жевал? Представь себе, лауреат! А Кузю помнишь? Ну, он еще верхом на завуче в класс въехал… помнишь? Представь себе, обозреватель… шестую жену сменил!.. Нет, брат, наше поколение…

Лева дергал головой, пытаясь оторвать глаза от желтых огней. «Вот ведь досада, — думал он, — не помню даже, как зовут этих отличнейших парней из моего поколения. Неужто и впрямь зазнался? Позор, позор…»

— А в самом деле, почему бы нам прямо сейчас куда-нибудь не закатиться?! — воскликнул он. — Рванем-ка в «Нашшараби», стариканочки!

Желтые фонари резко отъехали назад и превратились в еле заметные точки. Лева освободился и бросился к «Москвичу».

Травести с птичьим гомоном разместились на заднем сиденье. Ровесники уселись рядом с Левой. Уже захлестнутый возбуждающе-радостной волной, Малахитов включил зажигание.

— Не повезу, — вдруг сквозь кашель проговорил «Москвич».

— Не позорь, не позорь, не позорь, голуба, — быстро и горячо пробормотал Лева и незаметно лизнул рулевое колесо.

— Не повезу, и баста! — заупрямился «Москвич». — Я не танк и не тягач, чтобы такие тяжести возить. Пусть кое-кто выйдет.

— Да кто же, кто? — спросил Лева.

— Он сам знает…

Разумеется, этот диалог не был слышен никому из честной компании, но Мрачный Ровесник почему-то усмехнулся и вылез из машины.

— Чтобы никого не стеснять, отцы, я, пожалуй, доберусь своим ходом. Чао!

С этими словами он ринулся в ближайшее кольцо метели и исчез. «Москвич» тотчас же завелся и поехал проторенными путями к всемирно известному ресторану «Нашшараби».

О «Нашшараби», «Нашшараби», затмивший «Максима» и «Уолдорф-Асторию»! О эта Мекка шестидесятых годов нашего столетия! Сердце какого москвича, ленинградца, сибиряка или уральца, да и любого человека, хоть бы и датчанина, не дрогнет при входе под эти своды с тигриными мордами и волоокими красавицами; под эти своды, хранящие и выбалтывающие столько тайн, слышавшие столько тостов и клятв и даже не покрасневшие от вранья; под эти своды, где бьется «дикарский напев зурны» и биологический вой саксофона, где одуряющий запах коронного блюда «чаво» (телячьи уши и цыплячьи гузки в соусе из коктейля «Карузо») ввергает в смущенье даже испытанных гастрономов Барбизона, какое сердце не дрогнет?

Совершенно неизвестно, каким транспортом воспользовался Мрачный Ровесник, но он уже ждал компанию Малахитова возле ресторана, держась чуть в стороне от засыпанной снегом прошлогодней еще очереди.

— Этот с тобой, Левка? — спросил швейцар Мурат Андрианыч.

Андрианыч был персоной настолько весомой, что тыкал даже самым почтенным гражданам, а взаимную вежливость соблюдал только с теми, кого не пускал, то есть практически со всем человечеством.

— Со мной, со мной, Андрианыч! — воскликнул Лева. — Тебе привет, Андрианыч, от Тура Хейердала!

— Ответный отпиши Туру, кланяйся, — прогудел Андрианыч.

Такие вот приветы, теплые знаки человечьего внимания были старику дороже, чем самые щедрые чаевые. Да и в чаевых ли смысл жизни, подумайте сами?

Облепленный травестюшками, Лева под руки с ровесниками прошел в ресторан.

— Малахитов с детьми, — уважительно говорили в очереди. — Семь дочек…

— А эти-то двое — братья?

— Друзья. Один боксер гэдээровский, а второй — космонавт-10!

— Оставьте, товарищ, это коллега Малахитова…

— А вы больше всех знаете?

— Представьте, знаю! Сестра моей жены…

Вечер для очереди уже не пропал даром.

«А мы тоже жевали и время не теряли. Сами видели, как вошел Лева Малахитов с семью японками. Вошел такой красивый, стройный, в калориферном свитере на полупроводниках. Ей-ей, свитер у Левы сделан по заказу самим Леви Страусом на заводе „Филипс“ и весь пронизан платиновыми проволочками, которые хошь — обогревают, хошь — охлаждают, в зависимости от внешней температуры…»

Сдержанный, с налетом драматизма, Лева шел через гудящий зал.

— О, девочки, Малахитов появился!

— Может, это и банально, но мне он нравится. Хорош, сукин сын!

— Левка, салют! Не видит! Зазнался, гад!

— Помилуйте, да ведь это же ходячий анахронизм, ископаемое! Вся эта его сверходаренность, его экзальтация… Да-да, его время прошло… Мамонт, птеродактиль…

— Говорят, совсем с круга спился…

— Да нет, женился в пятый раз! В Латинской Америке женился!

— Надо попросить — может, споет?

— Мистер Сиракузерс, появился Малахитов. Хотите с ним сфотографироваться?

— Как вы думаете, удобно будет, если вот я, дама, приглашу Леву на танец? Да я шучу, шучу!

— Дорогой, ящик «кларети» на стол Малахитову! Сдачи не надо.

— Видели его новую скульптуру?

— Примитив!

— Вы сноб! Лично я всегда на ночь перечитываю его дивный «Трактат о поваренной соли»…

— Ой, девочки, я бы ему с закрытыми глазами отдалась, только страшно…

— Мистер Малахитов! Ой, прости, Левка, совсем я зарапортовался. Я из Общества культурных связей, Шурик. Мы с тобой знакомы. Помнишь, в Дамаске? Ты у меня огоньку попросил. Слушай, с тобой хочет выпить и сфотографироваться аргентинский скотопромышленник Сиракузерс и его подруга, дочь магараджи Аджарагам. Профессор Виллингтон из Кембриджа намерен подарить тебе свою всепогодную кепку… Ты же понимаешь, как это важно.

— Лева! Привет от мастеров кожаного мяча. Помнишь, матч в Барселоне? Почему на тренировки не ходишь?