Толмач - Гиголашвили Михаил

– Да не трудно, если зелень есть. За баксы через чухляндскую границу поводила переволок, а в Хельсинках за баксы на паром русские бомжи помогли нырнуть. Так в Дании оказался. Оттель досель прибег.

– Хорошо, – подумав, решил что-то для себя Шнайдер. – Спросите его, это все его причины?

– Да, а что, еще надо?.. Сто пудов могу еще много рассказать, как по бумажке прочитать… Сказок расскажу – заснете глубоким сном!

– Нет, нет, ничего не надо, хватит и этого. – И Шнайдер, уточнив данные жены, спросил: – По какой причине ваша жена просила политическое убежище?

– По моей причине. Жить нельзя там, стремно очень, погано, полный амбужур.

– Амбужур?.. Что это такое? – не понял я.

– Что ты, родной, простых слов не понимаешь?.. Тревога значит, паника, атас, – с сожалением посмотрел на меня Бура. – Беспредел, своевольняк, фашизм! Вот у нас бикса на диско похиляла, там ей в коктейль подлили что-то, она на второй день очнулась у себя в ванной, льдом обложенная, а на боку – разрез, через который почку вынули… Я бы вернулся туда, да мочи нет! Страну надо разбыковать, а тем, кто быкует, в ноздри кольца и в стойло! Вот тогда можно и цурюк[64]…

А Шнайдер гнул свое:

– Значит, у вашей жены отдельных причин нет?

– Да вроде нет. Какие?.. Она же прищепка моя. Куда я – туда и она.

Пока Шнайдер писал что-то на листе, я вполголоса спросил у Буры, почему тот не едет в Германию простым путем, как контингентный беженец, то бишь по еврейской линии.

– А потому, дядя, что у меня фатер – иудей, а мотейка – украинка. А немцам надо наоборот – чтобы мать еврейка была. По их кодексам так. Моя губася сунулась было с бумагами в немецкое консульство, понюхать, что к чему, – так они такой гандель подняли: нет и нет, не положено!.. Наоборот – пожалуйста, а так – не идет.

Время подходило к двенадцати. Шнайдер еще раз уточнил, где паспорт Буры и сколько времени он уже скитается.

– Ксивы?.. Давно нет. В Америке осталась. Мне срочно мотать оттуда пришлось, а ксивы в деле не было, где-то валялась, даже нищало не дали собрать, баладоха-сторож пришел, погнал… Нищало?.. Ну, сидор с вещами. Обещались переслать, но ничего пока нет. Сто пудов забыли. Так без чистого глаза и кантуюсь. В земленогих уже около двух лет, не могу больше, устал. Очень прошу помочь. И жену из Дании вывезти сюда, а то она жалуется, что в лагере албаны ее к проституции толкают. Я поехать не могу, чтоб тех скотов лично казнить. Так что сделайте милость – помогите!

– Хорошо, хорошо, посмотрим. А пока заполните!

Увидев, что это бланк украинского посольства о потере паспорта, Бура наотрез отказался его заполнять и подписывать:

– Да чего немец, свихнулся, что ли?.. Белочка у него?.. Ничего я не подпишу. Лучше тут на тюрьме сидеть, чем там, в Козлостане, гнить, клянусь аля-улю!.. Жар у фрица, видать… Чтоб я, своей рукой, подпись на возврат ставил?.. Да ни в жизни!..

– Ваше дело, пошлем и без вашей подписи! – ответил на это Шнайдер, услышав, что беженец не хочет подписывать бланк. – Но если вы сами подпишете, то вернетесь домой без проблем – мы визу продлим, на сколько надо. А не подпишете – будет куда хуже: если мы вас депортируем, тогда ваши власти узнают, что к чему, и вам не поздоровится…

– Как это вы меня без ксивы депортируете?.. – ядовито-сердито усмехнулся Бура. – Посылайте свои запросы!.. Сто пудов долго ответа ждать будете!.. Обыщитесь! Я давно на куклима пошел, – окончательно рассердился он и, не отвечая на мой вопрос, кто такой куклим, вскочил и постучал в дверь: – Больше ничего говорить не собираюсь!.. Я у вас, тварей, помощи прошу, а вы меня назад в зоопарк загнать хотите!.. Давай, вертухай, волоки на хату!.. Там больше понятий у людей, чем тут!..

Шнайдер велел ему подписать протокол. Бура фыркнул:

– Да что я, идиот? Ничего я не подпишу! – И пару раз ударил ногой по двери: – Веди в барак!

Мордоворот в косынке, притопав из глубин коридора, забрал Буру с собой. Я вышел за ними покурить. Бура остановился, прикурил от моей зажигалки и спросил:

– Ну, что делать будут со мной?

– Сидеть тут, наверно, будешь, пока они паспорт не найдут.

– Напугали волка мясом! – презрительно сморщился Бура. – Сидеть – не пахать. Посидим. Не впервой.

– Форвертс! Вперед! – рявкнул мордоворот и подтолкнул его в шутку под зад дубинкой.

– Но-но! – огрызнулся Бура. – Чухлан мордатый!

– Камо привет! – сказал я ему напоследок.

– Уже отослали, – кинул, не оборачиваясь, Бура.

Двигались мы обратно тем же путем, как пришли: от верзилы – к розовой морде, от морды – к небритой харе, которая вылезла из будки и еще раз щупом провела вдоль наших тел, но мелочь из карманов не приказала вынимать и снаряжения не тронула, отдала паспорта и, хрюкнув что-то неразборчивое, нажала кнопку. Решетчатые двери разъехались.

Снаружи было куда легче дышать. Шнайдер, галантно помогая присмиревшей Ацуби укладывать багаж, спросил:

– Ну, что скажете? Вы первый раз в тюрьме были?

– Интересно, но немного страшно, – созналась Ацуби, а я опять пожалел, что родился не лэптопом и не лежу, прижатый к ее бедру. Был бы лэптоп – и все тип-топ!

Разговор крутился вокруг Буры. Шнайдер был уверен, что Бура – вор международного масштаба и давно рыщет по Европе, просто делает вид, что он такой простой фотограф, только что приехал.

– Почему вы так думаете?

– А у него некоторые интонации и жесты такие, знаете, наши уже… И считает он по пальцам так, как тут, а не как у вас. У вас же пальцы при счете загибают?.. А он разгибал, как в Европе принято. Удивление изображал губами тоже по-нашему… – И Шнайдер комично зафукал ртом. – И вместо «ой» говорил «вау»… Или рукой перед лицом водил, когда возмущение высказать хотел… И веко оттягивал, чтобы презрение продемонстрировать… У вас так не делают, жесты другие…

– Откуда вы знаете? – вырвалось у меня.

– А я на семинаре был, а потом в командировке, год в России. Нас специально всяким психологическим штукам учили… Даже об отпечатках пальцев отдельный семинар читали.

– И что говорили? – пискнула Ацуби.

Шнайдер браво расправил плечи, коротко взглянул на нее в зеркальце (наверняка тоже не отказался бы от лэптопова места):

– Очень интересно. Оказывается, отпечатки пальцев бывают трех видов: завитки, дуги и петли. Завитки – сложные отпечатки, редко встречаются. Дуги – более примитивные. А петли – обычные, часто встречаются. Люди-петли терпимы, доброжелательны, оптимисты. Люди-завитки склонны к авантюре, лежебоки и лодыри, на ленивом Востоке частый тип. А люди-дуги – как танки, пробивные, толстокожие, равнодушные, среди начальников и политиков много таких. Впрочем, у обезьян узор пальцев много сложнее, чем у человека, а это значит, что в чем-то они умнее людей, – заключил он со смехом.

Ацуби вспомнила на это, что и по руке можно определить человека, они как раз недавно проходили это на семинаре: если кисть худощавая, то это указывает на живой ум, а широкая и толстая, мясистая кисть служит признаком грубости и животных инстинктов; люди с мягкими руками впечатлительнее и нежнее чувствуют, чем люди с твердыми руками. Дерматоглифика называется, руковедение.

Потом мы немного поспорили о том, может ли копыто лошади или верблюда нести столько же информации, как и отпечатки пальцев у людей. Шнайдер был уверен, что нет и что копыта подобны деревьям с их временными кольцами, а Ацуби, напротив, считала, что рисунок копыта так же индивидуален, как отпечаток пальца, ушная раковина или роговица.

– Вы, милая фройляйн, наверняка также уверены, что и подкова – неотъемлемая часть копыта, такой железный нарост, а? – старомодно пошутил Шнайдер.

– Нет, просто я биологию в гимназии любила, – ответила Ацуби, поглаживая лэптоп.

– А как вы относитесь к тому, что по черепу можно определить личность человека? – спросил у нее Шнайдер.

– Думаю, что теория Ломброзо неверна.

– Судя по головам наших политиков, очень даже верна… Вот нарядите в лохмотья наших политиков – это же классические преступные типы!.. Министр иностранных дел – типичный карманник: глаза бегают, походка вороватая!.. Министр труда точь-в-точь на грабителя с большой дороги похож!.. А сам канцлер на зазывалу в борделе смахивает, в своем бриллиантине и кашемировом пальто!.. – развеселился Шнайдер. – Если их ночью в темном переулке встретить – страшно станет. А мы терпим. Коля свергли, потому что «был глуп». Хорошо. А эти – что? Умнее?.. Да они – враги своего народа, если такие законы придумывают, чтобы всех встречных-поперечных принимать!..

– Все политики такие, не только в Германии, – вставил я.

– Знаете, о немцах говорят, что они всегда разрываются между звездами и картошкой. Вот наши сегодняшние деятели явно ближе к картошке, чем к звездам…

– А иные уже в пюре превратились, – поддакнул я, вызвав смех Ацуби. – Но для политика лучше быть ближе к картошке, чем витать в облаках.