Санькя - Прилепин Захар

К середине весны воздух становится прозрачен и мягок до неприличия, чувствуешь себя распустившейся почкой, нежность застит рассудок, даже тошно становится.

Мир преисполнен звуками на исходе весны, кажется, что к лету просто оглохнешь. Но ничего — привыкаешь. Утренние птицы — воробьи, скажем… дворовые собаки, а также их подросшие щенки… пьяные песни, музыка из открытых машин — всего так много, что сил нет разобрать гам на составные части. Живешь в этом гаме, удивляясь иногда вдруг возникшей тишине. И та обманчива. Обязательно кто-то жужжит в уголке, если прислушаться.

И вот осень… Осенью, осени, осеннее…

Сырое, осклизлое, сырое, серое. Пошумят поначалу школьники, а потом все глуше, все глуше… Пока дворник не заскребет лопатой.

Выпил еще. Подержал бутылку перед глазами и, подумав, глотнул опять, раза три, задыхаясь, в полную глотку. Все, убит.

Саша заснул.

Лежал недвижный, дышал тяжело, лоб горячий, потный, ступни ледяные, тоже потные.

За несколько секунд до пробуждения побежал, побежал к судье, стремясь настичь его. Никак не мог добежать, очень медленно получалось.

Вышел на кухню, когда проснулся. Мама сидит, пригорюнившись. Бутылки его стоят, все три почему-то. Саша смотрел на них какое-то время, прищурившись от света. Догадался, наконец, что мать заходила к нему в комнату, проверяла, как спит сынок, приметила его нычку, забрала все.

— Есть хочу, — сказал сипло. Сам пить хотел.

— Компот есть? — спросил. — А лучше рассол… О, рассольчик.

Присосался к банке.

— Сушняк, — пояснил.

— Ты зачем пьешь-то? — спросила мать. — Не пил, не пил, и вот тебе… Как папа хочешь быть?

— Все, мам, все, не буду больше, — просипел Саша. Ему отчего-то было не стыдно. Оттого, наверное, что он точно знал: пьяницей не станет. Ну, выпил, и что?

Молчал.

Мама поставила перед ним омлет. Ел жадно, обжигаясь. Весь день не ел ведь. Поглядывал все время на третью, недопитую — не то чтоб хотелось выпить, просто удивлялся, отчего там так мало осталось. Вроде отпил два раза всего… Неужели во сне прикладывался. Вроде было что-то такое, было вроде. Ох, беда со мной…

— Мне на смену сегодня. Пить не будешь больше? — спросила мать, одеваясь.

— Не буду, не буду, — и в ответ на ее слабое, жалостливое бубнение: — Иди, мам, иди, не буду, я же сказал.

Сидел на кухне, молодой, сильный, совсем непохмельный. Разве что пьяный до сих пор чуть-чуть, самую малость. Невыветрившийся даже, а не пьяный. С застоявшимся дурманом в голове.

Ушел в комнату, лежал с открытыми глазами.

Телефон зазвонил.

«Хочу я кого слышать?» — спросил себя. Никого не хотел.

Вышел в коридор, к телефонному столику.

— Але? — спросил, глядя на беснующийся телефон, трубку не снимая. — Кто нас хочет? Кому нужны? Может быть, это Яна? «Прошу прощения, Саша, ты не придурок. Купи мне лимон!» А может быть, это Костенко? «Саша, вы пьяны. Держите себя в руках, Саша». Или это Негатив… «Саша, я все сижу. Вот как ты херово, Саша, отомстил за брата…»

Звонок смолк.

Включил телевизор, щелкал, прыгая с канала на канал, как кузнечик на помойке. И вдруг вылетел на черно-белое изображение, усатое лицо, много вооруженных людей увидел, Анку с пулеметом. «Чапаев», да, было такое кино. Саша вдруг заинтересовался, хотя видел этот фильм в детстве много раз. Но с той поры «Чапаева» лет десять не показывали.

С каким-то странным чувством, почти не вникая в происходящее, а, вернее, откуда-то зная его наперед почти дословно, Саша смотрел на экран. Фильм при всей своей предсказуемости завораживал и Саша не мог понять, отчего.

Еле ощутимо подрагивало где-то внутри, под ложечкой, какая-то смутная жилка дрожала слабо.

Смотрел жадно, ловя каждый жест.

И когда, в самый замечательный момент фильма, Чапай вылетел на коне, в развевающейся бурке, навстречу противнику, во главе краснознаменных, диких, красивых, с шашками наголо, — когда Саша увидел это, он вдруг разрыдался и плакал счастливо, чисто и нежно, не в силах остановиться.

«Господи, да что же это? — спросил. — Что же я так плачу?»

Посмотрел еще немного, успокаиваясь с трудом, улыбаясь иногда тихо. Выключил экран — там Чапая убивают, ни к чему смотреть, еще сердце остановится к черту.

Включил чайник.

Взял сигарету, зашел в ванную, чтоб покурить, сел там на пол, на половичок. Забыл свет включить — и курил в темноте.

Странно курить в темном помещении, с полоской света под дверью. Ты и сигарета, и пальцы, ее держащие, освещаются, когда затягиваешься. И глаза неотвязно смотрят на полоску света — странно, что человек всегда на свет смотрит, когда вокруг темень.