Сердце на ладони - Шамякин Иван Петрович

— Группа Шилова, — сказал Шикович, — Я пишу о них.

— Что? — не поняла Зося.

— О тех, кто взорвал станцию. Комсомольская группа. Погибли ребята. Володя Шилов заперся в трансформаторной будке и отстреливался до последнего патрона. Живым не сдался. Безрассудно-смело и рискованно действовали, и это их погубило…

Зося помолчала, как бы вспоминая, на чем остановилась.

— Отец приехал поздно, когда стемнело уже. На санитарной машине. Заехали во двор. Он никогда не заезжал во двор. Я выскочила навстречу. Папа попросил меня помочь шоферу отнести на кухню мешок картошки и мешок муки. Мы отнесли.

Грот был дома. Хорошо помню, он встретил отца словами:

«Вот, пожалуйста, господин Савич… Вы как-то сказали, что мы бываем слишком жестоки… Нет, мы мягки. Мы, немцы, все время страдаем из-за своей мягкости и доброты. А жестокость — там. Жестокость и дикость! Кому мешала электростанция! Давала свет вашей больнице, моему госпиталю, нашему дому…»

Он так и сказал «нашему».

«А теперь будем жечь… Как это вы сказали, Софа? — обратился он ко мне. — Лучину? О, лучину! Свечей и тех нет. Я едва раздобыл десяток. Боже мой! Какая дикость и какой фанатизм! Сегодня у нас арестовали сестру. Вашу, Мы ей дали работу. Хорошую работу с хорошей оплатой. Она могла жить культурно, красиво, А она шпионила, пользуясь тем, что знает наш язык. Ужасно!»

«Сегодня многих арестовали, — сказал отец и тоже повторил: — Ужасно! Ужасно!»

«Я рад, господин Савич, что вы это понимаете, — очень довольный, сказал Грот. — Нет, мы не жестоки. Мы добры и снисходительны».

Он жил у нас год и изо дня в день трубил о доброте немецкого харадтера. Я иной раз не выдерживала и говорила о тех фашистских зверствах, о которых случайно узнавала. Тогда он начинал читать целые лекции, приводил примеры из истории, декламировал Гете и Шиллера.

Как-то мне попался в отцовской библиотеке томик Гейне. Вечером я процитировала ему, Гроту, что писал о немецком характере Гейне. Грот понимал немножко по-русски, я — по-немецки… Обычно спокойный, он вышел из себя. Сказал, что Гейне еврей, а все евреи — злейшие враги немецкой нации. Забрал книжку и, наверное, сжег. А назавтра весь вечер рылся в нашей библиотеке — искал крамолу.

Да что я рассказываю вам об этом немце? Я потом перевидала их тысячи. Разных — и добрых, и зверей. О, если б вы знали, что такое эсэсовцы!

Зося закрыла глаза, прижалась к подушке дивана, запахнула плотнее халатик, как будто ей стало холодно. И тут же виновато улыбнулась, как бы извиняясь.

— Когда Грот, поужинав, поднялся к себе, отец пришел на кухню, где я мыла тарелки, обнял за плечи, прошептал:

«Зося, дитя мое, у нас в саду прячется человек. Я пойду к немцу играть в шахматы. Ты отодвинь свою кровать, постели для него на полу. Открой окно. В твою комнату Грот никогда не заходит».

О, если б вы знали, что я почувствовала! Когда я спрятала вас, Антон Кузьмич, я скрыла это от отца, потому что не знала, как он отнесется, что сделает, если дознается. Это очень тяжело — любить и не верить. А как легко, когда близкие люди делают одно дело, когда они единомышленники! Понимаете? Я нескладно рассказываю, но вы поймете… Когда вы у нас были и когда я искала Тарасика, я заставляла отца что-то делать, зная, что для меня он готов на все, выполнит и серьезную просьбу и каприз. А тут вдруг такая перемена. Он давал мне задание! Как старший. Как руководитель. Доверял такое дело…

«Кто этот человек?» — думала я, отодвигая кровать и стеля на пол пуховое одеяло, простыни. Пусть это по-детски, но мне захотелось, чтоб это опять. были вы, Антон Кузьмич… Простите. Дверь в мою комнату — под лестницей на Мансарду. Я оставила в комнате свечу, поднялась по лестнице — не видна ли кровать? Сколько прожила, сколько ходила с малых лет, а никогда не заглядывала сверху в открытую дверь — что видно в комнате?

Грот, который бесцеремонно совал нос даже в кухонные кастрюли, в бочки в погребе, ни разу не открыл двери моей комнаты. Это правда. В этом он был джентльмен.

ью и страхом отворяла я окно. А потом стояла в коридоре и слушала… Когда он заберется… И боялась, как бы в темноте не наделал шума. Он влез очень осторожно, я услышала только, как скрипнула нечаянно задетая кровать. Потом я долго еще стояла, затем сидела на кухне, думала, что делать дальше. Отец не сказал, можно мне заходить в комнату или нельзя. Может быть, человека надо накормить? В конце концов я решительно вошла. Увидела, что одеяло и простыня лежат на моей кровати. Заглянула за нее.