Том 3. Морские сны - Конецкий Виктор

Заторможенность можно считать врожденным спокойствием — и тогда это отличная штука. Но у Банова было другое. И когда старпом подсунул его мне на ходовую вахту, то с руля пришлось его снять.

Я довольно быстро заметил, что Банов спокойным, но каким-то козьим взглядом шарит в компасе, когда задаешь курс в румбах, и спросил:

— Банов, сколько градусов чистый норд?

Он невозмутимо выждал минуты две и сказал:

— Двести восемнадцать градусов.

Я было подумал, он шутник, этот длинный и бледный Банов. Подумал, что под поволокой, под козьей пленкой в глазах — юмор. Ведь норд — ноль или триста шестьдесят градусов. И мальчишки это знают в пятом классе. А он только что закончил мореходную школу.

Но Банов не шутил. И нам пришлось расстаться. И старпом записал еще один зуб против меня. И вот на якорной вахте опять соединил нас. Знать румбы на якоре матросу не обязательно.

Было 00 ч. 00 м. восьмого февраля 1969 года.

Мы стояли на якоре милях в пяти от Латакии. Мерно вспыхивал входной маяк, и тогда в бинокль видно было, как вспыхивает белая ровная полоска прибойной пены вдоль мола. На рейде грустно и безнадежно мычали суда — звали катер с берега, звали подгулявших моряков.

Левее входа в гавань еще виднелись какие-то огоньки в домах. Дома на берегу гавани в Латакии подножьями уходят прямо в воду. Венеция, да и только.

За домами на горе угадывались на фоне звезд деревья, которые я считал оливковой рощей. Мечталось побывать в этой роще. Там поднимался минарет мечети. В момент зова к вечерней молитве записанные на магнитофонную ленту голоса муэдзинов славили Аллаха, господа миров, передавали привет и благословение господину посланных, господину и владыке Мухаммеду…

Вокруг судна и мористее была южная тьма, тьма преисподняя.

Палубные огни горели, но из рубки я ровным счетом ничего не мог видеть ни в корме, ни в носу. Огромные бензовозы и суперогромные грузовики — наш палубный груз — закрывали обзор полностью.

— Итак, Банов, мы опять вместе, — сказал я, начиная обязательный предвахтенный инструктаж. Он молчаливо согласился.

— Банов, видите ли вы огоньки этого военного кораблика?

Близко от нас крался в море «большой охотник».

— Да, — ответил Банов после обычной паузы.

Здесь кораблик исчез. Я знал, что он должен исчезнуть.

— Банов, куда, как вы думаете, провалился этот кораблик?

Он молчал.

— Кораблик мог исчезнуть за горизонтом в полминуты?

— Не-ет, — ответил он, подумав.

— А утонуть так быстро мог?

— Не-ет.

— Что же с ним произошло?

Он медленно пожал плечами.

— В каком состоянии находится страна нашего с вами пребывания?

Он молчал.

— В состоянии войны. И вот кораблик исчез. Что он сделал?

Банов молчал.

— Кораблик погасил огни. Он ушел в патруль. Он начал нести охрану берегов родины. Смотрите карту. Любое судно, приближающееся к порту Латакия нерекомендованным курсом, будет обстреляно без предупреждения. Теперь смотрите газету…

Я специально приготовил для Банова наглядную агитацию. Крупным планом девять повешенных на площади Освобождения в Багдаде. Десятки тысяч людей наблюдают казнь. На груди повешенных плакаты: «С сегодняшнего дня — ни одного шпиона и агента на арабской земле!»

Банов мельком глянул на жуткие фото и уставился ниже. Там была изображена соблазнительная француженка, которая провела в пещере на глубине восемьдесят метров несколько месяцев.

Вот пещерная жительница только собирается улыбнуться, а через шесть кадров она улыбается в полный рот. Все фазы улыбки…

— Да, — сказал я тоном умудренного человека. — Мы, друг, живем в странном мире. Но слушайте о тех, кто висит. Вот Мухаммед Исмаил, он солдат. Вот Аль-Джинаби — рабочий. Аль-Джабури — студент. Хуршид — обратите внимание, как далеко у него вывалился язык, — офицер… Это все арабы, Банов. Их подкупили, охмурили, зашантажировали. И они стали предателями… Но суть, к которой я гну, не только в этом. Скажите, была еще недавно Сирия угнетенной страной?

— Да…

— Молодец. Скажите теперь, хорошо или плохо живется людям, если их угнетают?

— Плохо.

— Молодец. А там, где люди живут плохо, они много воруют. И такие пережитки прошлого глубже корней родимых пятен, если у этих проклятых пятен есть корни. Ясно?

— Да, — сказал он, подумав.