Сердце на ладони - Шамякин Иван Петрович

Сербановский ответил почти неприязненно, даже не подняв глаз от бумаг:

— Здесь подшиты все документы, какие были обнаружены.

— Судя по заявлению Савича, захвачен архив управы… Верно?

— Не знаю.

— Неужто там больше ничего не нашлось, что характеризовало бы деятельность Савича?

— Не знаю. Почитайте вырезки. Вырезок из газет было несколько. Из разных— националистических, немецких, партизанских. Фото: в президиуме собрания «белорусской интеллигенции» Савич, над головой его поставлен крестик. Снимок тусклый, неясный, лица расплылись, но все-таки можно узнать, что человек, отмеченный крестиком, тот же самый, что на фотографии, которой открывается дело. Очень уж приметный лоб.

Награждение верных слуг «нового порядка» орденами райха. В списке награжденных Савича нет. Но на фотографии, сделанной во время церемонии вручения фашистским генералом наград, на заднем плане опять тот же лоб выглядывает из-за других голов.

Наконец, слезливый некролог, который Шикович читал, еще когда работал над книгой Гу-кана. Соболезнования в националистической и немецкой газетах. Сообщение о похоронах «активного деятеля белорусского освободительного движения», известного доктора медицинских наук Степана Савича, «погибшего от рук бандитов». Короткая информация в газете партизанской бригады «За Родину»:

— Значит, официальный приговор партизанского командования или подпольного органа партии найден не был? — спросил Шикович у Сербановского.

Эти приговоры, видимо, не всегда записывались на бумаге, — ответил тот, не поднимая головы.

— Нет, такие приговоры обычно именно записывались. И это важно. Никем Савич осужден не был.

Шикович закрыл папку, громко хлопнул по ней ладонью. Настроение у него было такое, что впору с кем-нибудь поссориться. С Сербановским, что ли? Его разозлило, что капитан никак не реагировал на этот его жест.

— И эти документы вы боялись мне показать? Во всех инстанциях согласовывали? Формалисты!

— Ничего для вас интересного не нашлось? — как бы с сожалением спросил Сербановский, откинувшись на спинку стула и потирая под очками усталые глаза.

— Кроме прошения Савича, все это я читал двенадцать лет назад. Без всякой игры в прятки..

Капитан между тем подумал:

«А следователь ты неважный. Был бы повнимательнее, заметил бы, что папка расшивалась и один документ из нее вынут».

— Если не секрет, что вы собираетесь делать дальше?

— В моей работе секретов нет. Плюну на архивную пыль, как советовал мне мой друг Ярош. Буду искать живых людей, которые знали Савича, работали с ним. — Шикович встал, потянулся, чтоб размять затекшее тело. И вдруг спросил капитана в упор: — Скажите, Серба-новский, по-человечески, откровенно: а что вы думаете после того, как познакомились с делом Савича? Что подсказывает вам чутье старого чекиста?

Сербановский поднялся, подошел к сейфу, вынул из кармана ключи, открыл массивную дверцу.

— Я покажу вам маленький документик, который мне удалось отыскать, — и, достав с верхней полочки пожелтевший блокнотный листок, длинный и узкий, протянул Шиковичу. Тот с одного взгляда прочитал:

Написано карандашом, по-русски, с ошибками.

Шикович прочитал второй раз, третий, удивленный и обрадованный.

Заперев сейф, Сербановский вертел на паль-це ключи и объяснял:

— Это из архива следователя полиции

Федора Швагерова. Его судили в сорок пятом, дали пятнадцать лет. Я вот смотрю судебные материалы. К сожалению, тогда никто не разобрался в этой записке. Кто писал? Когда? По какому поводу? Очевидно, сочли, что намек на Савича недоразумение. Придется разобраться теперь.

Они смотрели друг на друга, смотрели с той прямотой и пониманием, которые сближают людей и делают друзьями.

— Слушайте, Анатолий Борисович! — заговорил Шикович. — Будь мы с вами поближе, эх, и выругал бы я вас сейчас! Знаете, есть такие мужские слова, которые иной раз покрепче любой похвалы.