В обличье вепря - Норфолк Лоуренс

Или, скорее, совпадают с Калидоном. Огни, пронзающие древнегреческую тьму, сигналы шлют уклончивые или противоречивые. Колоссальная эстафета из сигнальных башен и костров, сложенных из сосны, сухого вереска, хвороста и горных пород деревьев (Aesch, Ag 288, 295, 305, 497—8), шла от горы Иды на Лемнос, от вершины горы Афон до сигнальных башен Макиста и Мессапии, оттуда — на Киферон, возвышающийся над долиной Асопа, и на гору Эгипланкт, далее над водами Горгопиды, затем, через мысы Саронического залива, к смотровой башне у горы Арахней — и ко дворцу Атрея в Аргосе (Aesch, Ag 281–317). Огни принесли Клитемнестре известие о том, что Агамемнон возвращается из Трои. Сигнальные огни со Скиафа сообщили о проигранном морском сражении афинским союзникам (При острове Скиаф, согласно Геродоту (Hdt vii. 179–183), произошло не морское сражение, а скорее стычка между разведкой персидского флота в составе десяти быстроходных кораблей и тремя дозорными судами объединенного греческого флота, которые безуспешно пытались уйти от противника.), стоявшим при Артемисии (Hdt vii. 183.1), где, много ранее, точно таким же образом Линкей узнал о бегстве Гипермнестры из Лариссы, а она — о его бегстве (Paus ii.25.4). Ночное свечение, яркое настолько, что «были видны тени на земле», было предвестием несчастья, постигшего лакедемонян (Diod Sic xv.50.2–3), а другое подобное явление — возможно, комета (Aristot, Meteor 343b.23) — предшествовало наступлению моря, поглотившему города Бурис и Гелику (Callisthenes ар. Sen, Quaest Nat vii.5). Однако точно такое же явление было расценено как благое предвещение относительно экспедиции Тимолеона на Сицилию (Diod Sic xvi.66.3). Афина вела Фурий от дворца Атрея в Подземный мир при свете факела (Aesch, Eum 1022—4), а Артемида предпочитала пронзать свою добычу при точно таком же освещении (Paus viii.37.4) (В Подземный мир в Эсхиловых «Евменидах» Афина провожает при свете факелов, естественно, не римских Фурий, а их греческих товарок, Эриний, к тому же уже успевших (у Эсхила) преобразиться в Благих богинь, Евменид. У Павсания в указанном месте речь идет о скульптурной композиции работы Дамофонта, стоявшей в теменосе Деспойны (Владычицы) возле аркадского города Акакесия. В этой группе Павсаний действительно упоминает о статуе Артемиды, которая, однако, никого не пронзает: в одной руке у нее светильник, а в другой — две змеи. Впрочем, факел в этой скульптурной композиции все же фигурирует — его держит Деметра, центральное божество группы.). Трепещущие девы сопровождали процессию, несущую зажженные прутья (пиксида, London Brit Mus 1920.12–21.1; стамнос, Mississippi 1977.3.96), к свадебному алтарю (Eur, Med 1027, Ion 1474, Hel 723), но сами жертвоприношения совершались в темноте; и только безумная Кассандра зажгла свечи, дабы отпраздновать свое «замужество» после падения Трои (Eur, Tro 308—52). Факелы, зажженные Орестом и Капанеем, подали знак об умерщвлении Гермионы (Eur, Or 1573) и о падении Фив (Aesch, Sept 433); факел, зажженный Таис, вызвал ответный смех Александра, который наблюдал за горящим Персеполем (Diod Sic xvii.72.5). Ср. «свет факелов», при котором Ифигения пыталась очистить оскверненное братом святилище в Тавриде (Eur, Iph Taur 1224), с теми факелами, которые в честь Деметры бросали в яму в Аргосе (Paus ii.22.3); или свет, при котором были собраны войска Кимона (Diod Sic xi.61.6–7), с тем светом, который исходил от лысой головы Одиссея (Hom, Od xviii.354), который в это время был стар и претерпевал насмешки со стороны людей, которым вскоре суждено будет пасть от его руки. Всем этим огням еще только предстоит воссиять, и тот свет, при котором Мелеагр видит, как Аталанта оборачивается к стоящему рядом с ней человеку и что-то ему говорит, должен возбуждать его куда сильнее, не хуже того, что исходит от факелов, освещающих таинства в честь «Великой Богини»; впрочем, и там не принято терять голову настолько, чтобы назвать ее по имени (Soph, Oed Col 1049). Он не слышит ни слова, и огни Калидона мерцают, как огарки ламповых фитилей (Aristoph, Nub 56— 9), плавающих в соли и масле (Hdt ii.62.l—2), плохо подрезанных (Aristoph, Vesp 249—54), с пурпурным пламенем (чаша, Paris Louvre G135) и пурпурным дымом (скифос, Paris Louvre G156), коптящих в предвещение дождя (Aristoph, Vesp 262). Масло клещевины (Hdt ii.94.l—2) дало бы значительно лучший свет, а оливковое масло — еще того лучший (Xen, Sym vii.4).

Герои идут дальше. Город похож на молчаливое факельное шествие, внезапно сорвавшееся в безумную гонку (Paus i.30.2; колоколовидный кратер, Harvard 1960.344) (Приведенная ссылка отправляет нас к описанию факельного бега в окрестностях Афин — от жертвенника Прометею в Академии и до города. Победителем считался тот, кто первым добежит до финиша с не погасшим по дороге факелом.), или на мозаичное зарево, где каждый всполох — это лампа со всем тем, что она может открыть стороннему глазу: мужчину, корпеющего над своими счетами (Aristoph, Nub 18), женщину, занятую туалетом (Aristoph, Lys 825—8; колоколовидный кратер, Harvard 9.1988; килик, Mississippi. 1977.3. 112) или работающую рукой у себя между бедрами (Aristoph, Eccl 1—18). Они двигаются, перестраиваются, перемигиваются между собой: горящим на троянском прибрежье шатрам (Eur, Rh 43) эхом откликнется свет, который льется из окошка Елены (Tryphiodorus, Escidium Il ii.487–521), а затем его сменит предательский сигнальный огонь Синона (Apollod, Ер 5.15). Грекам удастся обман, их корабли плывут под парусами по морю; ответный костер, разожженный Навплием, заведет их на скалы Каферейского мыса (Apollod, Ер 6.7, ii. 1.5; Eur, Hel 1126—31; Schol. ad Eur, Or 432; Quint Smyrn, Post xiv.611ff.; Schol. ad Lyc, Alex 384; Hyg, Fab cxvi; Sen, Ag 557—75; Diet Cret vi.l; Virg, Aen xi.260 et Serv ad ibid.; Lact Plac ad Statius, Achill i.93; Ov, Met xiv.472). На каждого Микерина, зажигавшего лампы, дабы обратить ночь в день (Hdt ii. 133.4–5) (Геродот в указанном месте рассказывает историю о египетском фараоне Микерине, который, узнав о том, что ему осталось прожить всего шесть лет, велел изготовить множество светильников, которые зажигались после захода солнца, чтобы превратить ночь в день и продлить фараону возможность получать удовольствие от жизни с шести лет до двенадцати.), найдется своя Антигона, потеющая под солнцем, на которое она не может найти в себе силы поднять глаза (Soph, Antig 879) (Речь идет о четвертом стасиме Софокловой «Антигоны», в котором главная героиня готовится к медленной смерти в подземном склепе, куда ее велел заточить Креонт — дабы не обагрять собственных рук убийством кровной родственницы и не осквернять убийством городской территории. Антигона не считает для себя возможным впредь видеть свет солнца, поскольку фактически «назначает» себя искупительной жертвой за родовое проклятие Лабдакидов.); и на каждую пару клоунов, поджигающих друг у друга на теле волосы (Aristoph, Thes 237) (В комедии Аристофана «Женщины на празднике Фесмофорий» («Фесмафориазусэ») Еврипид отправляет переодетого Мнесилоха на разведку к женщинам и начинает операцию по «смене тендера» с того, что выжигает Мнесилоху волосы в промежности: самый употребительный, судя по всему, способ депиляции у греческих женщин.), будет дюжина светочей правосудия, которые явятся, чтобы уличить их (Aristoph, Vesp 219) (В комедии «Осы» в указанном месте речь идет о стариках-сутягах, с ночи собирающихся в суд и приходящих с лампадами, чтобы позвать с собой своего товарища по этому прибыльному в Афинах V в. до н. э. хобби.). Во тьме, раскинувшейся на востоке, дубы и оливы покрывают подножие горы Эты; ближе к вершине растут сосны. Костер Геракла — все еще девственный лес (Soph, Trach 1193–1205). Герои вытягиваются цепочкой вдоль мощенной камнем дороги у входа в город, а огни умножаются числом и собираются по обе стороны (Hom, Il viii.555—66) (Засим следует отсылка к обычному у Гомера развернутому сравнению, в котором тысяча горящих на троянском прибрежье ахейских костров уподобляются звездному небу в безветренную ночь, при виде которых «пастырь, дивуясь, душой веселится».). Они влекут за собой в кильватере караваны следствий — горящий храм Геры (Paus ii.17.7) (Имеется в виду древний храм Геры в Герейоне, теменосе богини, который находился невдалеке от Микен. Согласно приведенной у Павсания легенде, храм сгорел потому, что заснувшая жрица с весьма показательным именем Хрисеида не уследила за лампой, стоявшей под гирляндами. Хрисеида затем бежала в Тегею и отдалась под покровительство другой богини, тамошней Афины Алей.), сияющий лик Афины (Hom, Od xix.33—4) (В начале XIX песни «Одиссеи» Афина, помогающая ночной порой Одиссею и Телемаку выносить из оружейной комнаты шлемы, щиты и копья, озаряет комнату божественным светом, сама оставаясь невидимой. Правда, в оригинале речь идет не о «сияющем лике» Афины, а о ее золотом светильнике, χρύσεον λύχνον.), — которые растут на глазах, пока не затмевают все вокруг (Eur, Сус 663) (Приведенная ссылка на «Киклопа» Еврипида отсылает к восклицанию Полифема, которому Одиссей со спутниками только что проткнули горящей головней единственный глаз: «ώμοι, ϰαηνδραϰώμεθ’ όφθαλμοũ σέλαϛ» (букв.: «Увы мне, пламенем (светом) лишили мой глаз возможности видеть свет»). Существующий перевод И. Анненского («О горе! Глаз спалили… углем глаз») неточен.). Когда герои подходят к воротам, огни Калидона рассеиваются. Мелеагр потерял Аталанту из виду. Его собаки облаивают городских собак, но в ответ — тишина. Где же истинный знак?

«Светоч Афины» был переделан Каллисфеном и снабжен фитилем из огнеупорного «карпасийского льна» (Paus i.26.6–7) (Речь идет о золотом светильнике, состоявшем при древнем изображении Афины, которое находилось на афинском Акрополе. Масло в светильник наливали только один раз в год, при том что горел он непрерывно — фитиль же его был сделан из асбеста, который греки добывали на Кипре и называли «горным волокном». Мастера, сделавшего этот светильник, согласно Павсанию, звали вовсе не Каллисфеном, а Каллимахом; оба имени значимы в дальнейшей греческой традиции, и замена имени отца александрийской ученой поэзии именем историка, сопровождавшего Александра в его походах, вполне может быть смысловой.). Огонь, украденный Прометеем, скрывается среди бесчисленного своего потомства (Aesch, Prom 1—11). Калидон разменивает линии своих улиц на пунктирную топографию светящихся булавочных головок. Они подобны тем ложным огням, что грезятся порою мореходам (Hom, Il xix.375—6) (В гомеровском тексте, к которому дана отсылка, речь никоим образом не идет оложных огнях, которые мерещатся морякам. Напротив, очередное развернутое гомеровское сравнение уподобляет свет, разливающийся от щита Ахилла, костру, зажженному ночью на горной вершине, чтобы помочь сориентироваться захваченным бурей морякам. Другое дело, что у Гомера моряки эти не в силах выйти к спасительному берегу, поскольку их «против воли и волны и буря / Мча по кипящему понту, несут далеко от любезных».), или тем бессмысленным сигналам, которые посылали из Платей в Фивы и среди которых был затасован сигнал истинный (Thuc iii.22.7–8) (Речь идет об эпизоде Пелопоннесской войны, когда фиванские и пелопоннесские войска осаждали традиционно союзный афинянам беотийский городок Платеи. Однажды зимней ночью отчаявшиеся платейцы пошли на прорыв — и когда вылазка была обнаружена противником и фиванцы зажгли сигнальные огни, дабы дать знак подкреплениям о необходимости принять участие в сражении, оставшиеся в Платеях жители также зажгли на стенах города множество заранее припасенных факелов, чтобы сбить противника с толку — что им, в общем и целом, удалось.), или «огню неверному, который / двусмысленный дает ответ, / знак — разом — пораженья и победы» (Eur, Ph 1255—9) (В переводе Анненского: «…и жар сильней в их душах разгорался. / Гадатели ж, проливши кровь ягнят, / дым жертвенный прилежно наблюдали: / развеется или столбом пойдет, / и по тому, высоко ль пламя жертвы / и на кипящей влаге пузыри, — / грядущего исход вещали боя…»). Ворота открываются перед героями. Калидон исполнен тысячей светильников со снятыми крышечками; они собираются в дальних концах улиц, потом рассыпаются, как угли, выброшенные из очага. Герои поднимают руки и протирают глаза; они не узнают этих новых констелляций, чьи красные звезды не освещают ничего, кроме самих себя. Собаки сбиваются в кучу. Но окружившие их огоньки светятся гораздо ближе, чем звезды. В них краснота упавших углей, искр, вылетевших из жаровни, крохотных отблесков погребального костра на стенах храма, и каждая пара сцеплена с отдельным сгустком тьмы. Герои начинают отслеживать формы темных тел, пока калидонские огни все теснее замыкают круг. Подобные огни источникам не известны, однако же — вот они. За пределами досягаемости письменной традиции лежит земля, на которой их деяния не оставят ни отметины, ни следа, — где, видимо, и следует искать вепря. Они глядят в горящие глаза, которые глядят на них. Потом первый зверь делает первый прыжок.