Эммаус - Барикко Алессандро

— Она отказалась, — сообщил он нам. И не стал ничего больше объяснять.

Мы, конечно, были разочарованы, но при этом пребывали в состоянии некой эйфории, как люди, хоть чего-то добившиеся. Ведь мы с ней говорили. Теперь она знает о нашем существовании.

Так что до дома Луки мы добрались в отличном настроении. Это я придумал отправиться туда. Мы к нему никогда не ходим: кажется, его родители не очень-то жалуют гостей, так как отец ненавидит беспорядок, но быть может, наш визит что-то значил для Луки и его матери. В конце концов мы напросились на ужин. Они обычно едят на кухне, за узким длинным столиком, даже не за столиком, а чем-то вроде подвесной полки: сидят перед ней в ряд, все трое, лицом к стене. Белой стене. Но ради такого случая мать Луки накрыла ужин в гостиной. В наших домах эта комната как бы не существует: ее используют лишь в особо торжественных случаях, например для молитвенных бдений по покойнику. Однако мы ужинали именно там. Отец Луки нам искренне обрадовался; он сел во главе стола и указал нам наши места — и вдруг превратился в обычного человека, без каких бы то ни было условностей, уверенно выступавшего в роли главы семьи — словно в тот вечер он стал отцом всем нам. Однако когда суп разлили по тарелкам и он уже сжимал в руке ложку, Святоша сложил руки перед собой и, склонив голову, начал читать благодарственную молитву. Он читал ее громко. Ее слова очень красивы.

«Благослови, Господи, эту трапезу, вкушаемую нами от щедрот твоих, благослови тех, кто ее приготовил. Помоги нам вкусить ее с радостью, в простоте душевной, и научи нас делиться хлебом и радостью с другими».

Мы по очереди склоняли головы и повторяли за ним молитву.

Аминь.

У Святоши красивый голос и черты лица — как у героев древности, и еще узкая бородка — больше ни у кого из нас ее нет. А лицо худое, аскетическое. Мы знаем: когда он молится, в нем появляется какая-то твердость и взрослая сила. Так вот, отцу Луки, видимо, показалось, что кто-то занял его место — место отца. Или он решил, что не сумел сделать то, чего мы от него ждали, и мальчик с лицом средневекового мистика пришел ему на помощь. Тогда он как будто исчез. И больше на протяжении всего ужина мы не слышали его голоса. Он поглощал одно блюдо за другим. И ни разу не засмеялся.

Поужинав, мы все стали убирать со стола. Мы всегда так поступаем: мы ведь хорошие мальчики, — но лично я это сделал для того, чтобы попасть на кухню и взглянуть на балкон, о котором мне рассказывал Лука. И действительно, я увидел перила, и мне не составило труда представить себе сгорбленную спину его отца, руки, лежащие на парапете, взгляд, устремленный в пустоту.

Потом мы ушли; нам казалось, что ужин не слишком удался. Но я единственный знал, в чем дело: ни Бобби, ни Святоша тогда еще не обсуждали с Лукой его семью. Поэтому мы сошлись на том, что отец Луки — какой-то странный. Все в этом доме было странно. Мы решили, что больше туда не пойдем.

О том, что Андре известно обо мне, о моем существовании, я узнал однажды днем: я лежал на кушетке вместе со своей подружкой, под красным пледом, она трогала меня — так мы занимаемся сексом. Как правило, наши девушки верят в Господа и в Евангелие, как и мы, а это значит, что в брак они вступают девственницами — хотя в Евангелии и нет такого предписания. Поэтому единственный доступный нам вид секса — часами трогать друг друга и разговаривать. Мы никогда не кончаем. Почти никогда. Мы, мальчики, трогаем их везде, где только можно, иногда даже запускаем руки им под юбку, но не всегда. Они же сразу начинают ласкать наш пенис: мы сами расстегиваем штаны или даже снимаем их. Все это происходит дома, и родители, братья и сестры находятся тут же, за соседней дверью, то есть в любой момент кто-нибудь может войти. Поэтому мы чувствуем себя неуверенно и занимаемся этим, сознавая грозящую нам опасность. Часто между грехом и наказанием — всего лишь приоткрытая дверь, и оттого наслаждение от прикосновений и страх быть пойманными, желание и угрызения совести охватывают нас одновременно, сливаясь в единое чувство, которое мы называем вожделением: нам знакомы все его оттенки, нам нравится это всепоглощающее ощущение комплекса вины — одно из многих его проявлений. Если кому-нибудь показалось, что это детский взгляд на вещи, — значит, он ничего не понял. Секс — грех, считать его невинным занятием — поблажка, которую позволяют себе лишь убогие.

Так вот, в тот день дома никого не было, и мы занимались этим довольно спокойно, испытывая чуть ли не скуку. Когда в дверь позвонили, моя девушка опустила кофточку и сказала: