Грех и другие рассказы - Прилепин Захар

Примат подошел к жене и погладил ее по спине.

Она что-то ответила ему, должно быть, в меру неприветливое, и, не оборачиваясь, пошла по дороге. Примат за ней, не очень торопясь.

«Метров через пятьдесят помирятся», — решил я. Я из окна за ними смотрел.

Через минуту Примат нагнал жену и положил ей руку на плечо. Она не сбросила его ладонь. Я даже почувствовал, как раскачивание ее бедер сразу стало на несколько сантиметров шире — ровно так, чтоб в движении касаться бедра Примата.

«Придут домой и... все у них поправится сразу», — подумал я лирично, сам чуть возбуждаясь от вида этих двух, древними запахами пахнущих зверей.

Откуда-то я знал, что Примат наделен богатой мужскою страстью, больше меры. Семени в нем было не меньше, чем желания пролить чужих кровей. Пролил одно, вылил другое, все в порядке, все на местах.

Первого человека убил тоже Примат.

Целую неделю он тосковал: кровь не шла к нему навстречу. Он жадно оглядывал чеченские пейзажи, бурные развалины, пустые и мрачные дома, каждую минуту с крепкой надеждой ожидая выстрела. Никто не стрелял в него, Примат был безрадостен и раздражен в отряде едва не на всех. Кроме, конечно, Гнома, во время общения с которым лицо Примата теплело и обретало ясные черты.

Пацаны наши чуть ли не молились, чтоб отряд миновала беда, а Примат всерьез бесился:

— На войну приехать и войны не увидеть?

— Ты хочешь в гробу лежать? — спрашивали его.

— Какая хер разница, где лежать, — отвечал Примат брезгливо.

Постоянно стреляли на недалеких от нас улицах, каждый день убивали кого-то из соседних спецназовских отрядов, иногда в дурной и нелепой перестрелке выкашивало чуть не по отделению пьяных «срочников». Одни мы колесили по Грозному как заговоренные: наша команда занималась в основном сопровождением, изредка — зачистками.

Примат часто требовал свернуть на соседнюю улицу, где громыхало и упрямо отхаркивалось железо, когда мы в драном козелке катались по городу, совершая не до конца ясные приказы — сначала в одно место добраться, а потом в иной медвежий угол отвести то ли приказ, то ли пакет, то ли ящик коньяка от одного, скажем, майора другому, к примеру, полкану.

— По кой хер мы туда поедем? — отвечал я с переднего сиденья.

— А если там русских пацанов крошат? — кривил губы Примат.

— Никого там не крошат, — отвечал я и, помолчав, добавлял: — Вызовут — поедем.

Нас, конечно, не вызывали.

Но в третий день третьей недели на утренней зачистке на окраинах города мы наконец взяли, забравшись на чердак пятиэтажки, троих безоружных, молодых, нервных. Была наводка, что с чердака иногда стреляют по ближайшей комендатуре.

— А чего тут спим? — спросил у них командир.

— Дом разбомбили. Ночевать негде, — ответил один из них.

Здесь командир и рванул свитерок на одном, и синяя отметина, набиваемая прикладом на плече, сразу пояснила многое.

Но оружия на чердаке мы не нашли.

— Паспорта есть? — спросили у них.

— Сгорели в пожаре, когда бомбили, да! — стояли чеченцы на своем.

— Ну, в комендатуре разберутся, — кивнул командир.

— Разведите их подальше, чтоб друг другу не сказали ничего, — добавил он. — А то сговорятся об ответах.

Наши камуфлированные пацаны разбрелись по соседним подъездам, работали там: иногда даже на улице слышно было, как слетают с петель двери — их выбивали, когда никто не отзывался. Пленных развели по сторонам, у одного из них остались стоять Примат с Гномом.

На всякий случай я отвел троих сослуживцев к двум рядкам сараюшек у дома, чтоб посматривали, а то не ровен час придет кто незваный или вылезет из этих сараек, чумазый и меткий.

Возвращался, закуривая, обратно, и меня как прокололо: вдруг вспомнил дрогнувшие тяжело глаза Примата, когда он взял своего пленного за шиворот и, сказав «пошли», отвел его подозрительно далеко от дома, где шла зачистка, к небольшому пустырю, который в последние времена стал помойкой.

Я надбавил шагу и, когда выглянул из-за сараев, увидел Примата, стоящего ко мне спиною, и Гнома, смотревшего мне в лицо с нехорошей улыбкой.

— Беги! — негромко, но внятно сказал пленному Примат. — А то расстреляют. А я скажу, что ты сбежал. Беги!

— Стой! — заорал я, едва не задохнувшись от ужаса.

Крик мой и сорвал чеченца с места — он, подпрыгнув, помчался по пустырю, сразу скувыркнулся, зацепился за проволоку, поднялся, сделал еще несколько шагов и получил отличную пулю в затылок.