Вечерний звон - Губерман Игорь

• Башкирия – благословенный мир,
• здесь врач-еврей сегодня дефицит,
• теперь башкира лечит сам башкир,
• а это – настоящий геноцид.

Одной из дивных записок я уже несколько лет начинаю все свои выступления:

«Спасибо Вам! Мы каждый раз с огромной радостью уходим с Вашего концерта!»

А вот послание энтузиаста:

«Игорь Миронович! Знаю наизусть не менее шестисот Ваших гариков. Если без Вас где-либо в Москве надо прочесть Ваши стихи, то вот мой телефон…»

И стихи десятками приходят. У меня их мало остается. Их ведь пишут наскоро, от иллюзорно возникающего чувства, что всего четыре строчки написать легко и просто. И стремительно переливают на бумагу это ощущение свое. Но те отдельные, что остаются у меня, я много времени спустя читаю с той же радостью.

• Совсем не страшно с Губерманом
• (тем более – на нем ответственность)
• терять без разрешенья мамы
• филологическую девственность.

• Хотя Вы материтесь всю дорогу
• и черти всех святых у Вас ебут,
• для нас Вы ближе всех живете к Богу,
• позвольте подписать у Вас Талмуд.

• Литературу пишут хером,
• сказал однажды Лев Толстой,
• живым являетесь примером
• Вы этой истины простой.

Из получаемых записок я порою узнаю о крохотных (но, Боже мой, каких существенных) деталях мифологии народной:

«Студенческая практика в глухом казахском ауле (будущие педагоги). Их руководительница живет в доме председателя колхоза. Жена председателя пожаловалась ей:

– Мужик мой – просто чистый еврей, каждый день к новой бабе бегает!»

Я очень благодарен всем, кто мне такое пишет. И у зрителей, по счастью, возникает уже стойкая привычка:

«Игорь Миронович, шла на концерт и предвкушала, как поделюсь одной школьной байкой. Урок истории, пожилая учительница излагает детям, даже диктует: «Феминистская партия Франции – это такой орган, в который входит до ста пятидесяти членов».

А вот почти письмо:

«В 95-м году вы выступали в Днепропетровске в клубе милиции (вы даже пошутили по этому поводу). Ваше выступление имело неожиданный резонанс. Дело в том, что этот клуб находится рядом с областным кожно-венерическим диспансером. На следующий день в местной газете появилась тревожная заметка: «Горожане очень обеспокоены тем, что вчера около кожно-венерического диспансера было огромное скопление хорошо одетых людей определенной наружности».

Мне вспомнилась одна история Зиновия Ефимовича Гердта: получил он как-то дивно простодушную записку и поймал себя на том, что прежде, чем расхохотаться, ощутить успел укол обиды: «Случались ли у Вас творческие успехи?» Мне такое довелось почувствовать совсем недавно, прочитавши вслух вопрос: «А было ли у Вас желание попробовать себя в поэзии?» Но зал, по счастью, тоже засмеялся. Спасибо, неизвестный глумитель!

Задаваемые мне на выступлениях вопросы столь порою удивительны, что отвечать на них не надо, – прочитал, и жди, покуда в зале стихнет смех.

«У вас куча уничижительных гариков про женщин. Мы что, действительно все бляди?»

«Нет, совсем не все», – ответил я, а чтоб не продолжать, развел руками молча.

«Игорь Миронович, Вы самый обаятельный и привлекательный из всех евреев, которых я знаю. Дайте, пожалуйста, совет: как получить деньги от банкира на неприбыльный проект?»

«Игорь Миронович, где же справедливость: во всех морских лоциях и картах написано – Роза ветров, и нигде нету Цили или Фиры ветров?»

«Не хотела касаться темы еврейства – я родом из глубинки, чисто русская, но часто отвечаю вопросом на вопрос. Это излечимо?»

«Что делать, если бросила жена?»

«Со скольки лет Вы курите? Мне 16 – уже можно? Если да, то я скажу маме, что это Вы мне разрешили».

«В Тель-Авиве есть улица Леонардо да Винчи? Он что, – тоже?..»

«Если на сигаретах пишут – «легкие», то почему на водке никогда не пишут – «печень»?»

«Игорь Миронович! Не хотите ли меня удочерить? Марина».

Мне этот вид общения приятен, интересен и – питателен, иного слова я не отыщу. Ибо порой отзывчивость настолько велика, что получаешь вдруг записку, и немая благодарность согревает душу – вслух ее не выскажешь никак. Довольно часто я на выступлениях рассказывал о некогда полученной записке, содержанием которой я по справедливости горжусь: «Игорь Миронович! Я пять лет жила с евреем. Потом расстались. И я с тех пор была уверена, что я с евреем – на одном поле срать не сяду. А на Вас посмотрела и подумала: сяду!» Зал доброжелательно смеется, это слыша. Но однажды после пересказа этой замечательной записки мне пришло четверостишие из зала: