Норвежский лес - Мураками Харуки

Для меня это очень тяжело, но разве что-то еще остается? Конечно, если это случится, это будет как бы «командировкой» на лечение, и она сможет опять вернуться сюда. А может, если все будет хорошо, она вылечится окончательно и сразу выпишется. В любом случае, мы прилагаем все свои силы, и Наоко тоже старается изо всех сил. Ты тоже молись за ее выздоровление. И хотелось бы, чтобы ты так же писал ей письма, как делал это до сих пор."

Прочитав письмо до конца, я все так же сидел на веранде и смотрел на сад, в котором явственно чувствовалось наступление весны. В саду росла старая ива, и она была покрыта ласкающими глаз, точно ночные огоньки, цветами. Дул ласковый ветерок, но лучи солнца почему-то были рассеянными и окрашенными в странные мутные оттенки. Вскоре откуда-то объявился котенок Чайка, поцарапал немного доски на веранде, потом блажено вытянулся рядом со мной и заснул.

Казалось, что надо что-то придумать, но как и о чем надо думать, было непонятно. да и, откровенно говоря, думать ни о чем не хотелось. Я подумал, что вот придет время думать, тогда что-нибудь спокойно и придумаю. По крайней мере сейчас мне ни о чем думать не хотелось.

Весь день я сидел на веранде, прислонившись спиной к столбу, гладил Чайку и смотрел на сад. Чувство было такое, точно вся сила из тела куда-то ушла. Пришел вечер, солнце закатилось и померкло, и сад наконец окутался синеватыми сумерками.

Чайка уже куда-то скрылся, а я все смотрел на цветы ивы. В весенних сумерках цветы ивы виделись мне, точно вылезшие наружу, прорвав кожный покров, куски сгнившей плоти. Весь сад был полон сладковатым тяжелым запахом гниения этой плоти.

Я представил тело Наоко. Прекрасное тело Наоко лежало в темноте, и бесчисленные побеги растений вырастали из его кожи, и эти красные побеги колыхались под набегающим откуда-то ветром. Я подумал, почему такое прекрасное тело должно страдать от болезни? Почему она не оставит Наоко в покое?

Я вернулся в комнату и задернул шторы на окне, но и комнату тоже переполнял этот запах. Запах весны покрывал всю поверхность земли. Но все, что он напоминал мне сейчас, был запах гнили. В комнате с задернутыми шторами я люто ненавидел весну. Я ненавидел то, что принесла мне весна, и даже какую-то боль, которую она словно бы вызывала где-то в глубине моего тела. Впервые с тех пор, как я появился на свет, я ненавидел что-то так яростно.

После этого я прожил один за другим три пустых дня, точно шагая по дну глубокого моря. Даже если кто-то заговаривал со мной, я не мог этого расслышать, и даже если я говорил о чем-то с кем-то, никто этого не слышал. Ощущение было такое, точно мое тело было окружено какой-то непроницаемой перегородкой из прозрачного стекла.

Из-за этой перегородки я не мог как следует контактировать с внешним миром. В то же время оттуда тоже никто не мог прикоснуться к моему телу. Сам я был бессилен, но и они тоже были бессильны по отношению ко мне, пока это было так.

Я тупо смотрел в потолок, привалившись к стене, жевал, что было под рукой, и пил воду, когда был голоден, а когда становилось грустно, пил виски и засыпал. Я не мылся и не брился. Так прошло три дня.

Четвертого апреля пришло письмо от Мидори. Она предлагала встретиться на стадионе университета десятого апреля, так как в тот день объявляли расписание занятий, и пообедать вместе.

В письме она писала, что ответ на мое письмо послала с большим опозданием, но таким образом теперь мы в расчете, и потому она предлагает мне дружить опять, поскольку, не встречаясь со мной, она чувствует себя одиноко.

Я четыре раза перечитывал это письмо, но совершенно не мог понять, что она имела в виду. О чем вообще это письмо? Я лишь все больше запутывался, а смысловые связи между предыдущими и последующими фразами не находились. С какой стати мы становимся «в расчете», встречаясь в день объявления расписания лекций, и почему она предлагает мне пообедать вместе? Я подумал, что у меня, похоже, что-то стало с головой.

Сознание мое было неуместно вялым и разбухшим, точно корни тенелюбивого растения. Так не пойдет, оцепенело подумал я. Тут я внезапно вспомнил слова Нагасавы: «Не сочувствуй самому себе. Самим себе сочувствуют только примитивные люди.»

Да, Нагасава, ты молодец, подумал я. Затем вздохнул и поднялся на ноги.

Я наконец постирал белье, помылся и побрился, прибрал комнату, купил продуктов и приготовил себе нормальную еду, накормил отощавшего за это время Чайку, не стал пить спиртного кроме пива, полчаса позанимался гимнастикой. Лишь глядя в зеркало во время бритья я заметил, как осунулось и побледнело мое лицо. Глаза неестественно выпирали, и лицо казалось каким-то чужим.