Психодел - Рубанов Андрей

Опера сняли с Монаховой всю информацию сразу, еще вчера, но едва узнали, что жертва преступления – призер первенства Москвы по каратэ, потеряли интерес к его сожительнице и помчались отрабатывать спортивные связи убитого. Боксеры, борцы и прочие профессионалы мордобоя плотно связаны с криминалитетом; сыщики решили копать среди приятелей по клубу, тренеров, промоутеров, держателей тотализатора и прочих жучил.

Внешне убийство выглядело как бытовое, профессиональный киллер не будет при входе в дом снимать ботинки и надевать тапочки, не бывает таких киллеров; впрочем, по нынешним бестолковым временам бывает всякое.

«Знаю, кто был в тех тапочках», – думала Мила, приехавшая, уже заполночь, в дом, где четыре месяца назад она в обнимку с Машей прыгала вокруг новогодней елки.

Увезла подругу к себе, втащила в квартиру, а там – еще один сюрприз: на лучшем диване храпит прекрасный принц, грязный, морда в синяках, штаны изгажены, воняет сивухой. Пробовала растолкать, била по морде полотенцем – в ответ доносилось только горловое бульканье.

Ушли в другую комнату, выпили водки, Монахова, наконец, очнулась от шока и вспомнила про любящего папу, позвонила, и папа немедленно прибыл и забрал дочь в родительское гнездо, на ходу телефонируя адвокатам и «опытным людям». Не дай бог, дочь попадет под подозрение, в конце концов, и у нее был мотив, сама ведь призналась, что меж нею и убитым произошел скандал...

«Знаю, у кого есть мотив», – думала Мила, уже утром. Опять пробовала привести принца в сознание – тот вроде бы очнулся, что-то лепетал, но смотреть на него было невозможно; мужика словно каток переехал. Собралась кое-как, посмотрела за окно – улицы забиты, побежала к метро, спустя час уже была на «Полежаевской», в квартире родителей Маши, посидела до полудня, обменялась дежурными фразами с пузатым лохматым папой, причем папа тут же стал давать наставления, как следует обращаться с ранимой и наивной Машенькой и какие меры предпринимать, чтобы всячески оградить ранимую и наивную от подозрительных мужчин и от попадания в столь отвратительные истории; пришлось папу послать, практически матом, и уйти.

Вернулась к дому, в квартиру подниматься не стала, сразу села в машину. Достала телефон.

Она думала, что позвонить будет трудно: слышать этот хриплый, вползающий баритон, этот его юморок, усмешечки, а еще труднее – самой изобразить симпатию; дыханием, гортанью, вибрацией связок демонстрировать: хочу, желаю, не забыла. Но когда набрала номер и услышала медленное, растянутое, пополам треснувшее «привет» – вдруг поняла, что ничего не нужно изображать, всё само выходит из нее: и симпатия, и желание; пока говорила, неполных четыре минуты, – почти забыла и про Машу, невменяемую от ужаса, и про Мудвина, еще вчера живого, а сегодня мертвого.

Договорилась, отключилась, содрогнулась. Запрезирала себя, потом подумала: за такое нельзя себя презирать; миллионы женщин делают то же самое, эксплуатируют собственный сексуальный ресурс, торгуют собой, прямо или косвенно. Красят лица, встают на каблуки, рядятся в обтягивающие одежды. Может быть, где-нибудь в исламских странах этого нет, а в остальном мире – есть.

Вошла, не улыбаясь; фамильярно погладила упыря по гладкой щеке; он всегда идеально выбрит и свежо выглядит; интересно, упыри стареют?

Вообще, вдруг она не всё знает? Вдруг упырь живет вечно, как эти модные нынче у школьниц вампиры-красавчики? Вдруг от каждой новой съеденной жертвы к поедателю человеков переходит их молодость и жизненная сила?

Сразу прошла через комнаты в спальню, повернулась, села на кровать, положила сумку на пол.

– Иди сюда.

Но он не пошел: стоял в дверях, улыбался.

– А поговорить?

– Не хочу говорить, – грубо ответила она. – Зачем говорить, о чем говорить? Иди. А то передумаю.

Он тихо засмеялся.

– Ну и что? Передумаешь – уйдешь. Ты сама себе хозяйка.

И достал из кармана сигару.

Этажом выше гудел мужской голос, ругательства перемежались завываниями и стонами. Упырь показал пальцем на потолок.

– Сегодня у них особенно весело.

– Не кури, – попросила она. – Потом запах будет...

Упырь послушно спрятал сигару обратно.

– Или... – она усмехнулась, – иди сюда, вместе покурим. Только пепельницу принеси.

Он принес из комнаты огромное бронзовое чудище, сел рядом. Нагрел над огнем зажигалки бока табачного цилиндра, раскурил, вручил; она помнила, что затягиваться нельзя, но всё равно закашлялась, однако дым понравился, она поняла его: такой плотный, жирный дым хорошо глотать, насытившись жирным мясом, особенный дым, он символизирует всё плотное и жирное, плотную жирную жизнь, где плотно чередуются жирные, сочащиеся соком события.