День без вранья (сборник) - Токарева Виктория Самойловна

– А ты – нет?

– Это почему?

– Надо уважать в молодом человеке его будущее. Понимаешь? Нельзя унижать недоверием.

– Какое будущее у грузчика? – удивилась Нина.

– А откуда ты знаешь? Ты же ничего не знаешь. Ломоносов тоже мог прийти в Москву и какое-то время работать грузчиком.

На кухне появился муж Нины. Он был в сатиновых трусах и в майке. Стал шумно пить воду, после чего скрылся.

– Все время лежит и смотрит в стену, – сказала Нина. – Переживает.

Жизнь на сорок пятом году показала полковнику большую фигу. Видимо, он целыми днями лежал и рассматривал свою жизнь с фигой на конце.

Гости съезжались к восьми часам. В основном – молодежь, племя младое, незнакомое. Преимущественно – девушки. Катины подруги. Грузчик своих друзей пригласить не решился, а может, у него их и не было. Родителей тоже не было. Отца – никогда (кроме момента зачатия). А мать жила в деревне и не смогла выбраться.

Марьяна весь день простояла на ногах и так устала, что хотелось одного: уйти и лечь на Мишино место. Миша к восьми часам воспрял, надел штатский костюм – синий в полоску – и выглядел хоть куда: «Джеймс Бонд по-советски». Он реагировал на молодых девушек, явно предпочитая блондинок. Нина стояла с приклеенной улыбкой.

Шумно уселись за стол.

Катя оказалась права: все в момент было сметено могучим ураганом молодых аппетитов. И никто не увидел красоты зеленых полянок с мухоморчиками. Жених ел, не переставая, будто включили в розетку. Его отвлекали только крики «горько». Тогда он поднимался и майонезными губами впивался в Катю. И было видно, что парень он бывалый и целуются они не в первый раз.

Миша в эти минуты каменел лицом и старался не смотреть, как мызгают его дочь, чистую голубку.

В какой-то момент всех накрыло теплом и счастьем застолья. Нина как бы смирилась с происходящим и даже хватила водки. Но вдруг горько разрыдалась. Все решили – от счастья. И только Марьяна видела, как безутешно и тяжело она плачет. Будто у гроба.

Марьяна тихо выбралась из-за стола. Накинула пальто. Вышла на улицу.

Неподалеку за углом светился окнами телеграф. Он работал круглосуточно. Марьяна вдруг поняла, зачем она вышла. Позвонить домой. Прикоснуться голосом к своей жизни. Что они сейчас делают? Колька, наверное, уже спит. У него манера сбивать простыню и одеяло в общий ком, и он валялся, как подкидыш в тряпках. Бог его подкинул Марьяне. Как будто зажег свечку. И все осветилось в ее жизни до последнего уголочка. Все стало ясно: зачем так долго любила Аркадия? Чтобы завязался плод любви. Зачем они оба работают, каждый на своей ниве? Чтобы взрастить свой сад.

Улица, по которой шла Марьяна, – из тех давних санкт-петербургских времен. Все дома разные. Стиль – артнуво или постмодерн.

Марьяна не очень в этом понимает. Аркадий – понимает.

Марьяна вошла в помещение телеграфа. Женщина за окошечком штамповала конверты. Марьяне почему-то вспомнились письма из-за границы в нарядных конвертах. Сверху пишется имя адресата: кому письмо. Потом улица. Дом. Город. В конце страна. Страна – в самом конце. Главное – человек. А на наших конвертах все наоборот. Страна – в начале, человек – в конце. Людей много, а страна одна.

Марьяна вошла в автомат. Набрала номер. Ожидала услышать междугородные шумы, но голос возник сразу. Как из космоса.

– Ну что ты сравниваешь? – спросил мужчина.

Марьяна поняла, что случайно подключилась к чужому разговору. Хотела положить трубку, но помедлила. Голос был знаком.

– Что ты срав-ни-ва-ешь? – повторил мужчина.

Эта манера говорить по слогам принадлежала Аркадию. Когда он что-то хотел доказать, то выделял каждый слог. И голос был его – низкий, глубокий. Аркадий – меланхолик, говорит, как правило, лениво, но сейчас в его голосе прорывалась сдержанная страсть.

– У тебя дело, люди, путешествия. У тебя есть ты. А у нее что? Сварить, подать, убрать, помыть. Она живет, как простейший организм. В сравнении с тобой она – инфузория-туфелька.

– Но живешь ты с ней, а не со мной, – ответил женский голос.

– Мне ее жаль. А тебя я люблю.

– Любовь – это не количество совокуплений. А количество ответственности. Я тоже хочу, чтобы меня жалели и за меня отвечали. И хватит. Давай закончим этот разговор.

– Подожди! – вскричал Аркадий.

– Когда началась война в Афганистане? – вдруг спросила женщина.

– Не помню. А что?

– У нас с тобой все началось в тот год, когда наши ввели войска в Афганистан. А сейчас война уже кончилась. А мы с тобой все ходим кругами. Вернее, ты ходишь кругами. Мне надоели самоцельные совокупления, за которыми ничего не стоит. Я сворачиваю свои знамена и отзываю войска.

– Подожди! – крикнул Аркадий.

– Опять подожди…

– Не лови меня на слове. Я сейчас приеду, и мы поговорим.

– Если ты будешь говорить, что твоя жена инфузория-туфелька, а у сына трудный возраст, – оставайся дома.

– Я сейчас приеду…

Раздались короткие гудки.

Марьяна посмотрела на трубку и опустила ее на рычаг.

Постояла.

Снова набрала. Шипение, соединение, длинные гудки. Уехал. А Колька? Куда он его дел? Взял с собой? Бросил одного? А если он проснется?

Марьяна вышла из будки. Женщина за окошечком продолжала штамповать конверты. Всего три минуты прошло. Ничего не изменилось за три минуты: улицы привычно скрещивались возле телеграфа. Одна прямо, другая под углом. Ходят люди. Стоят дома. У Нины – свадьба.

Марьяне казалось, что она в аквариуме, как рыба. Между ней и окружающей средой – стена воды, потом толща стекла. За стеклом люди, а она – рыба.

Марьяна сделала шаг. Еще один. Надо было идти. И она пошла. И добралась до нужного места. Свадьба. Едят и пьют. А некоторые танцуют в другой комнате. Топчутся как-то.

Никто не заметил отсутствия Марьяны. Она прошла на кухню и начала мыть тарелки. Тарелки были свалены как попало, надо было освободить от объедков и рассортировать: большие к большим, средние к средним.

В кухню вошла Нина и сказала:

– Да брось ты, завтра все вымоем. – Она села на стул. – Ты заметила, ни грамма не выпил… На собственной свадьбе… Даже рюмки не поднял.

Нина ждала реакции. Марьяна молчала. Потом подняла голову и спросила:

– Когда началась война в Афганистане?

– В семьдесят шестом, кажется… Надо у Миши спросить. Он знает. А что?

Лицо Марьяны было напряженным, как у глухонемой.

В семьдесят шестом году. Сейчас девяносто второй… Шестнадцать лет у него другая. Шестнадцать лет – целая жизнь. Совершеннолетие. А она ничего не заметила. Они вместе спали. Зачинали Кольку. Значит, он спал с двумя. Там были самоцельные и качественные совокупления. Там он любил. А ее – жалел.

Аэроплан рухнул в помойную яму. С большой высоты. Отбило все внутренности. Очень больно. Хорошо бы кто-нибудь пристрелил. У Миши наверняка есть пистолет. Но зачем привлекать других людей? Можно все сделать самой. Выбежать на улицу и броситься под машину. Все. Несчастный случай. Никаких разбирательств. Никто не виноват. Правда, у Нины прибавится хлопот. Заказывать гроб. Грузить. Но грузчик уже есть.

На тарелке кусок ветчины. Нетронутый. Выбрасывать? Или завтра доедят. Грузчик доест.

Колька спит в тряпках, как сирота. Кому он нужен? Кто будет завязывать ему тесемки, проверять железки? Кольке – восемь лет. Значит, он родился в середине той любви. Значит, Аркадий предал Афганку, когда зачал и родил Кольку. Она не захочет терпеть Кольку в своем доме. Сдадут в интернат. Там его будут бить и отнимать еду. Он научится воровать и втягивать голову в плечи, ожидая удара. Нет! Она никогда не подставит своего сына. Но и в дерьме жить не желает. Она выгонит Аркадия, как собаку. Пусть идет вон из ее чистого дома, блудит по подъездам. А впрочем, эта Афганка где-то живет… У нее есть помещение. Вот пусть и забирает к себе и качественно совокупляется: утром, днем, вечером и ночью. Беспрепятственно.

Большие тарелки окончились. Начались средние. Сервиз красивый – белый с синим. Похож на английский. Но чешский.

Аркадий соберет свой чемодан и уйдет. Чемодан и иконы. Больше она ему ничего не отдаст. Да он и сам не возьмет. А на что жить? Профессии – никакой. Можно сунуться в малое предприятие, секретаршей. Кольку на продленку. Целый день без присмотра. Он превратится в дитя улицы. Научится матерным словам.

Аркадий, конечно, будет подкидывать денег. Не даст пропасть. Но это зависит от того, как они расстанутся. С каким текстом она его выгонит. Значит, надо выбирать слова.

А вдруг не придется выбирать. Ведь неизвестно, о чем они сегодня договорятся с Афганкой. Может быть, Аркадий захочет прожить еще одну новую жизнь, с новыми детьми.

Он встретит ее утром на вокзале и все скажет. Произнесет. Она отреагирует:

– А я знаю.

– Откуда? – удивится он.

– Я слышала по телефону.

Он подумает и скажет:

– Тем лучше.

Потом соберется и уйдет. Из дома уйдет Аркадий и вынесет тепло. Зачем тогда этот дом? Просто жить и терпеть каждый день?