Чудо - Уоллес Ирвин

Сев на стул в ожидании припозднившегося хозяина кабинета, он отчего-то почувствовал беспокойство, которого у него не было на улице. Причиной этого стали экспонаты в приемной. Именно они вывели его из равновесия. Все эти чудеса, столь ненаучные и чуждые его натуре… Невольно возникал вопрос, как справляются с этим такие личности, как доктор Алексис Каррель.

Доктор Каррель навлек на себя суровую критику ученого сообщества, поскольку удостоил внимания какой-то религиозный центр, претендующий на чудотворные качества, а также признался в том, что он, возможно, сам стал свидетелем чуда. Коллеги Карреля по научному сообществу, которые некогда уважали его как видного представителя медицинского факультета Лионского университета, ополчились на него за то, что он поставил свой авторитет на службу Лурду, посетив этот городок, и всерьез отнесся к имевшим там место необъяснимым исцелениям. В общем, собратья по науке заклеймили Карреля как «легковерного святошу».

Защищая свой интерес к так называемым чудесам, доктор Каррель оправдывался перед прессой: «Эти экстраординарные явления представляют огромный интерес с точки зрения как биологии, так и религии. Таким образом, любую кампанию против чудес в Лурде я расцениваю как необоснованную и направленную против прогресса в одном из важнейших аспектов медицинской науки».

Перечитывая сведения обо всех этих противоречиях много лет спустя, Клейнберг начал понимать, что Каррель не мог составить однозначного мнения об исцелениях в Лурде, а потому вызвал у священнослужителей не меньший гнев, чем у научного сообщества. К примеру, Каррель был недоволен работой Медицинского бюро: «На столе при осмотрах лежат четки, а не медицинские инструменты». В той же мере ему не нравился один из предшественников доктора Берье — доктор Буассари, который публиковал бестселлеры, где описывал собственные расследования исцелений. «Он написал эти работы так, будто является священником, а не врачом,— сетовал Каррель,— и занимается не столько научными наблюдениями, сколько благочестивыми рассуждениями. Строгий анализ и точные выводы оказались для него излишним трудом».

Но неожиданное, если не сказать чудесное, излечение французской девочки Мари Байи вынудило его забыть о большинстве скептических оговорок. Каррель попытался отстоять увиденное перед научными кругами: «Во избежание шока как у верующих, так и неверующих не станем обсуждать вопрос веры. Ограничимся лишь признанием того, что не имеет особого значения, страдала ли Бернадетта истерией, сочинила ли миф или просто сошла с ума… Единственное, что действительно стоит сделать, так это взглянуть на факты. Они поддаются научному исследованию и существуют в области, выходящей далеко за пределы метафизической интерпретации… Естественно, наука должна непрерывно оставаться начеку в отношении шарлатанства и легковерия. Но долг науки заключается и в том, чтобы не отрицать факты лишь потому, что они кажутся сверхъестественными, или потому, что им невозможно дать научное объяснение».

Эти слова принадлежали человеку, который стал поистине гигантом в Рокфеллеровском институте медицинских исследований, получил в 1912 году Нобелевскую премию за сшивание кровеносных сосудов и экспериментировал в 1935 году с искусственным сердцем, сконструированным Чарлзом Линдбергом^[26].

Сидя в тиши кабинета доктора Берье, Клейнберг закрыл глаза. «Не отрицать факты лишь потому, что они кажутся сверхъестественными». Что ж, неплохо сказал доктор Каррель. Клейнбергу сразу полегчало. Его стали меньше волновать чудеса, выставленные напоказ в приемной, а также собственное присутствие в месте, которое облюбовала для себя Дева Мария и где ему предстояло удостоверить факт чудесного исцеления Эдит Мур.

Клейнберг увидел, как поворачивается дверная ручка, и тут же вскочил со стула. В кабинет с озабоченным видом ввалился пожилой мужчина с квадратной фигурой.

— Доктор Клейнберг? — осведомился мужчина, одновременно стискивая ему руку.— Я доктор Берье, рад видеть вас у себя. Прошу прощения за опоздание, но бюрократические штучки иногда отнимают больше времени, чем медицина.

— Не стоит извинений,— как можно дружелюбнее произнес доктор Клейнберг.— Мне доставляет истинное удовольствие побывать здесь у вас.

— Вы садитесь, садитесь, пожалуйста,— предложил доктор Берье.

Он подошел к своему столу и принялся стоя изучать оставленные записки.