Четвертый Кеннеди - Пьюзо Марио

Фрэнсис Кеннеди обладал непостижимым обаянием. И фокус здесь заключался не только в его импозантной фигуре – он был красив и чем-то напоминал своих знаменитых дядей, – а еще и в том, что он поражал своим блестящим интеллектом, встречающимся среди политиков довольно редко. Он был удачливым адвокатом, автором научных книг, хорошо соображал в физике и обладал безупречным литературным вкусом. Он даже разбирался в экономических теориях без помощи незримых финансовых советников. И еще его отличали симпатии к простым людям, что несвойственно тем, кто родился в богатых семьях и никогда в жизни не испытывал экономических затруднений.

Молчание нарушил Юджин Дэйзи:

– Ты должен еще как следует подумать, Фрэнсис. Элен права.

Однако им всем было уже ясно, что Кеннеди принял решение: он не будет вновь выдвигать свою кандидатуру. Для них всех это конец пути.

Кеннеди пожал плечами.

– После пасхальных каникул я сделаю официальное заявление. Юджин, пусть твой аппарат начинает готовить все бумаги. Мой вам совет, ребята: ищите работу в крупных юридических фирмах и в военной промышленности.

Они поняли, что тем самым он их отпускает, и все, кроме Кристиана Кли, удалились.

– Что, Тереза будет дома на каникулах? – словно невзначай спросил Кристиан.

– Она в Риме со своим новым парнем, – Фрэнсис Кеннеди передернул плечами. – Вылетит сюда в Пасхальное воскресенье. У нее пунктик: не соблюдать религиозные праздники.

– Рад, что она уберется оттуда. Я на самом деле не могу защитить ее в Европе. А она думает, что может болтать там все, что ей вздумается, и это не станет известным здесь. – Он помолчал. – Если ты решишь баллотироваться на второй срок, тебе придется держать свою дочь подальше от рампы или отречься от нее.

– Это уже не имеет значения, Кристиан, – рассмеялся Кеннеди. – Я не буду выдвигать свою кандидатуру. Тебе надо строить другие планы.

– Хорошо, – отозвался Кристиан. – Теперь насчет приема по случаю дня рождения Оракула. Он очень ждет.

– Не беспокойся, – сказал Кеннеди. – Я ему все обеспечу. Бог мой, ему сто лет, а он озабочен приемом по случаю дня рождения.

– Он всегда был и останется великим человеком, – заметил Кристиан.

Кеннеди кинул на него взгляд.

– Ты всегда к нему лучше относился, чем я. У него есть свои недостатки и он часто делал ошибки.

– Конечно, – согласился Кристиан. – Но я никогда не видел человека, который бы был организован так. Своими советами и рекомендациями он изменил мою жизнь. – Кристиан помолчал. – Сегодня вечером я у него ужинаю, так могу я передать, что прием состоится?

Кеннеди сухо улыбнулся.

– Ты смело можешь сказать ему это.

В конце дня Кеннеди подписал кое-какие бумаги в Овальной комнате и остался сидеть за своим письменном столом, глядя в окно. Ему были видны верхушки ограды, окружающие полянки Белого дома, черные железки с белыми шипами, через которые пропущен электрический ток. Как всегда, он чувствовал себя неуютно из-за близости к улице, к толпе, хотя и знал, что кажущаяся возможность нападения иллюзорна: он был стопроцентно защищен. Белый дом охраняло семь оцеплений охраны; в радиусе двух миль в каждом доме, в квартирах и на крышах, сидели люди из Службы безопасности. Все улицы, ведущие к Белому дому, можно в любую минуту начать простреливать из тайных укрытий. В толпы туристов, сотнями приходивших по утрам поглазеть на помещения первого этажа Белого дома, втесывались в большом количестве агенты Службы безопасности, затевавшие мимолетные разговоры и внимательно наблюдавшие за любым посетителем. Каждый дюйм помещений Белого дома, в которые допускались туристы, просматривался телекамерами и прослушивался специальной аппаратурой, упрятанной в стенах. Вооруженные охранники дежурили у компьютерных установок, расположенных на каждом повороте коридоров, которые могли бы послужить баррикадами. В часы посещений публики Кеннеди всегда должен был находиться в специально надстроенном четвертом этаже, где располагались его апартаменты. Этот этаж охранялся специально укрепленными дверями, стенами и потолками.

Сейчас, в знаменитой Овальной комнате, которой он редко пользовался, за исключением случаев подписания официальных документов на особых церемониях, Кеннеди отдыхал, наслаждаясь теми редкими минутами, когда он оставался наедине с самим собой. Из увлажнителя на письменном столе он достал тонкую кубинскую сигару, ощутив пальцами маслянистую поверхность табачных листьев, обрезал кончик сигары, аккуратно поджег ее, затянул и вновь стал смотреть сквозь пуленепробиваемые стекла окна.