Дневники Зевса - Дрюон Морис

Кто же мог усомниться, когда Семела вела хоровод священных танцовщиц на паперти храма, что она рождена самой Гармонией? Но кто, кроме бога, мог бы узнать в ней царевну, когда она, набросив на голову черное шерстяное покрывало, выскальзывала из дворца и смешивалась с рыночным народом, окуналась в его давку, ныряла в людскую массу, как ныряют в море, чувствуя, как густая и плотная толпа обтекает ее со всех сторон? Ночами она садилась на землю постоялых дворов, чтобы послушать рассказчиков при свете луны и смоляных факелов. Семела упивалась этими тайными вылазками, мечтами и зрелищами. А на следующий день, в длинной юбке, с украшениями на лбу, руках и обнаженной груди, вновь появлялась на паперти перед храмом и возобновляла под звуки систров^[7] свои долгие экстатические раскачивания и прыжки.

Познакомились мы, наблюдая за схваткой борцов. Два атлета хватали друг друга, опрокидывали, катались в пыли. Я следил за их захватами и бросками, когда зрители в толчее буквально придавили ко мне дрожащую, задыхающуюся Семелу. Я бросил борцам горсть оболов, ^[8] чтобы добавить ярости их выпадам. Семела схватила меня за руку и впилась в нее ногтями. Она и впрямь была из потомства Ареса.

С тех пор мы часто виделись. Мы оказывались бок о бок повсюду, где был праздник, игры или соревнования, или же драка вспыхивала в каком-нибудь конце города, или же настоящий пожар, губивший дома. Я наблюдал за Фивами с Олимпа и, едва завидев, что собирается толпа, спешил прямо туда. Потом, когда зеваки расходились, раненых уносили, а на пепелище гасли последние искры, увлекал Семелу к какому-либо источнику, и там, в ночи, мы долго разговаривали.

Я желал ее соблазнить, а она желала быть соблазненной. Но в этот раз я не хотел покидать свое смертное обличье, совершать чудеса или фокусы с превращениями. Я хотел, чтобы Семела признала, приняла мои человеческие лицо и тело за лицо и тело бога. Вскоре ее чрево округлилось.

Однако мои хождения туда-сюда между Олимпом и Фивами не обошлись без подозрений Геры. Но опыт сделал ее осторожной, ей не хотелось еще раз оказаться подвешенной за волосы с наковальней на ногах. Она прибегла к хитрости, приняла обличье смертной и стала прохаживаться по улицам Фив. Просившая подаяние старуха порой встречала красивого чужестранца, утверждавшего, что он прибыл из Азии. Мы смотрели друг на друга, притворяясь, будто взаимно обмануты нашими обличьями.

Семела, в свою очередь, даже не попыталась скрыть свое положение и напрямик объявила отцу Кадму: «Я беременна от Зевса», и Кадм, сам отпрыск моей крови, брат прекрасной Европы, женившийся на божественной царевне, не особо удивился тому, что его род почтили еще раз.

Но согбенная, хнычущая старуха-нищенка, что ходила по домам, выклянчивая миску похлебки, повсюду шептала, повсюду сплетничала, что царская дочь понесла от какого-то заезжего молодца, обычного человека, и теперь лжет, прикрывая свой грешок.

— Бог? — усмехалась беззубая карга. — Ну тогда я и сама богиня! Если, чтобы быть богом, достаточно иметь горящий глаз, вкрадчивую речь да руку, ловко залезающую под юбку, то таких мошенников на ярмарке пруд пруди!

О змееустая Гера! Сестры Семелы, завидовавшие ей, поспешили разнести клевету. И в городе, и во дворце начали смотреть на Семелу с недоверием или презрением. Жрецы роптали.

Семела велела привести к себе нищенку и набросилась на нее с упреками за слухи, которые та распускает.

— Ох! Угрожай, угрожай, коли хочешь, — отвечала старуха. — Даже побей меня, если тебе легче станет, или вели прогнать; но это ничего не изменит. Я ведь лишь повторяла то, о чем все и без того шепчутся! Ты-то сама вполне уверена, что тот, кто тебя обрюхатил, — бог? Это ведь он сам так говорит. В мире хватает соблазнителей, которые выдают себя за невесть кого. Он ведь не здешний, твой любовник? Ты продолжаешь видеться с ним?

— Это Зевс! — вскричала Семела, топнув ногой.

Нехороший огонек вспыхнул во взгляде старухи.

— Если хочешь, чтобы народ тебе поверил, сама удостоверься в том, что утверждаешь. Это ведь и в самом деле может оказаться Зевс. Потребуй у него, чтобы он тебе показался в своем божественном обличье. Если он это сделает, у тебя больше не будет сомнений, да и у города тоже.

О ревность, о коварство! Только я вновь увиделся с Семелой, которая к тому времени уже была на седьмом месяце, как она мне сказала: