Дневники Зевса - Дрюон Морис

Я был угрюм на этой свадьбе. Тщетно дорогая Геба наполняла мой кубок амброзией: я не находил в ней никакой радости. Должен ли я признаться, что испытывал смутное сожаление? Вы ведь сами хорошо знаете, сыны мои, что можно не хотеть женщину и все же испытывать укол ревности, видя ее в объятиях другого.

Да, я был угрюм и раздражен. Мне хотелось заставить Муз умолкнуть. Не только о Гефесте и его неудачном браке я думал, но и о себе самом.

Мой первенец женился — я стал старым Зевсом; моя собственная молодость кончилась.

Удивительная штука эта молодость, раз десять считаешь, что она кончилась, и раз десять обнаруживаешь, что нам еще остается частичка, забытый клочок, которым мы и не пользуемся по-настоящему, но который еще достаточно живуч, чтобы мы страдали, чувствуя его потерю.

Я смотрел на Геру, озабоченную своим царским величием и уже готовую возненавидеть Афродиту. Гера тоже страдала, из-за себя самой; ее вид меня ничуть не утешил. Я смотрел на своих прежних любовниц. Вернуться к одной из них было бы признанием провала. Мне нужна была новая радость.

Ища, по своему обыкновению, согласия между любовными увлечениями и делами, я находил оправдание для своих будущих измен. Гера родила мне кузнеца, повитуху, служанку и вояку (этот последний так и сидел в бронзовом горшке). Это неплохо, но недостаточно, чтобы построить счастье смертных.

«Мне нужно, — подумал я, — породить для людей других богов».

Мои глаза остановились на Лето, которая тоже смотрела на меня.

Восьмая эпоха

Другие боги для людей

Лето. Остров Тасос.

Гера преследует Лето своей местью.

Рождение на Делосе Артемиды и Аполлона

Лето — дочь титана Коя, нимфа холода, была узкобедрой, светловолосой северянкой с длинными ногами и горделивой грудью. Она происходила из краев, где мой брат Аид еще до того, как я разделил царства и доверил ему управление Преисподней, сражался в туманном шлеме-невидимке. С тех пор там блуждают смутная смертная тоска и мечты о солнце.

Глаза у Лето были голубые, но голубизной беспрестанно изменчивой, от светлой лазури безоблачного утра до минеральной, глубокой синевы озер, что блестят среди елей; то они подергивались сероватой дымкой, как морские горизонты вдоль балтийских берегов, то внезапно бледнели, приобретая голубоватый блеск снега в звездную ночь. Все оттенки ожидания, надежды, робости мерцали в этом взоре. Я прочел в нем зов, мольбу, требование, обещание.

Свадьба моего сына была сыграна, пир богов подходил к концу. Я увлек Лето в сторонку под тем предлогом, что хочу расспросить ее о предполагаемом убежище гигантов, скрывшихся где-то на Севере. Монархи унаследовали от меня этот обычай и пользуются им, желая приударить за женщиной: делают вид, будто им надо побеседовать с ней о каком-нибудь государственном деле.

И мы удалились на остров Тасос, расположенный всего в трех моих шагах от Лемноса.

Дети мои, знаком ли вам остров Тасос? Никто, похоже, никогда не рассказывал вам, что там боги любили друг друга. Побывайте на нем, и сами поймете. В очень отдаленные века там был оракул. Во времена греческой славы на острове процветал город, который почти стерся, но в красоте его обломков и в непреходящем великолепии места вы узнаете мой след и мое благословение. Отправляйтесь на этот остров; пристаньте к этому берегу, где подводные переливы обрисовывают причалы древнего порта, словно от них осталось лишь отражение; остановитесь под сводом одной из трех увитых виноградной лозой беседок, чтобы выпить в тени прохладного розового вина; войдите в город через ворота с резными колоннами — врата Зевса, мои врата; пересеките обширную и хорошо расположенную агору; ступите ногой на широкие плиты дороги процессий; пройдите по склону вдоль массивной мраморной стены, сквозь камни которой прорастают летние цветы; взберитесь по этой пахнущей мятой и смолой тропинке, которая усыпана черепками, оставшимися от былых гончаров; поднимитесь к театру, построенному заботами моего дорогого Гиппократа; расслабьтесь на выщербленных и разобщенных мраморных скамьях, меж которых снова растут сосны, как и в те времена, когда я побывал здесь с Лето; останьтесь и предайтесь грезам.

Зеркало моря словно продолжает сцену, на которой ваши величайшие поэты воспевали драмы богов. Синева волн дрожит и искрится меж зеленых деревьев. Солнце проникает сквозь ветви и устилает орхестру золотыми пятнами. Зной неподвижен, время застыло. Поэты умолкли; но хор цикад, словно в начале мира, разливает в углублении этой раковины песнь своих крылышек. Неужели, дети мои, вы не почувствуете, что вогнутость этого холма — отпечаток божественных объятий?