Золотая тетрадь - Лессинг Дорис Мей

— Миссис Маркс, вы понимаете, какой вы столп реакционности?

Она спросила, улыбаясь:

— А что это слово значит, моя дорогая?

— Для меня оно очень много значит, — сказала я.

— И все же в ночь после того, как ваш мужчина вам сказал, что он не женится на вас, вы с ним фригидны?

— Но он говорил или иначе давал мне это понять и раньше, и я не делалась от этого фригидной.

Тут я поняла, что лукавлю, и признала:

— Да, это правда: то, как я откликаюсь на него в постели, зависит от того, как он ко мне относится.

— Конечно, вы же настоящая женщина.

Миссис Маркс произносит эти слова — «женщина», «настоящая женщина», точно так же, как она произносит слова «художник», «подлинный художник». Это некий абсолют. Когда она сказала, что я настоящая женщина, я начала смеяться, и я ничего не могла с собой поделать, и через некоторое время рассмеялась и она. Потом она поинтересовалась, почему я смеюсь, и я ей объяснила. Она была уже близка к тому, чтобы воспользоваться случаем и ввернуть слово «искусство» — которое ни одна из нас ни разу не употребила с тех пор, как я перестала видеть сны. Но вместо этого она сказала:

— Почему вы, общаясь со мной, никогда не упоминаете о своих политических взглядах?

Я подумала и ответила:

— Что касается КП, меня швыряет от ненависти к ней и страха перед ней к отчаянному за нее цеплянию и обратно. К цеплянию, вызванному потребностью ее защитить, присмотреть за ней, — вы это понимаете?

Она кивнула, и я продолжила:

— И Дженет. Временами я очень сожалею о том, что она есть, потому что из-за нее я вынуждена отказываться от слишком многого, но в то же время я ее люблю. И Молли. В какое-то мгновение я могу ее возненавидеть за то, что она ведет себя со мною как командирша, что она меня так опекает, но через минуту я уже ее люблю. И с Майклом — все то же самое. Поэтому мы, очевидно, можем ограничиться анализом отношений с кем-нибудь одним из них, чтобы понять мое устройство в целом, мою личность.

Тут она улыбнулась, сухо, и сказала: — Очень хорошо. Давайте ограничимся Майклом.

15 марта, 1950

Я пришла к миссис Маркс и сказала ей, что, хотя я испытываю с Майклом счастье, которого не знала раньше, в то же время происходит что-то, чего я не могу понять. Я засыпаю в его объятиях, я в них растворяюсь, я счастлива, а утром я просыпаюсь с какой-то неприязнью и обидой.

На что она сказала:

— Ну что же, дорогая моя, тогда, быть может, вам уже пора снова видеть сны?

Я начала смеяться, а она сидела и ждала, когда я успокоюсь, и я потом признала:

— Вы всегда выигрываете.

И прошлой ночью я снова стала видеть сны, как будто мне отдали команду это делать.

27 марта, 1950

Во сне я плачу. Когда я просыпаюсь, я помню только то, что плакала. Когда я это рассказала миссис Маркс, она заметила:

— Те слезы, которые мы проливаем во сне, единственные подлинные слезы нашей жизни. Когда мы пробуждаемся, мы плачем только из жалости к себе.

Я сказала:

— Это очень поэтично, но я не верю, что вы так действительно считаете.

— А почему же нет?

— Потому что, когда я засыпаю и знаю, что я буду плакать, мне это знание приносит удовольствие.

Она улыбается; я жду, я готова, — но теперь она уже мне не помогает.

— Уж не собираетесь ли вы высказать предположение, — говорю я, иронично, — что я мазохистка?

Она кивает: разумеется.

— Есть в боли наслаждение, — говорю я, выступая в качестве рупора ее мыслей.

Она кивает. Я говорю:

— Миссис Маркс, печальная и ностальгическая боль, что заставляет меня плакать, — это то же чувство, которое меня подвигло написать мою проклятую книгу.

Она резко выпрямляется, сидит прямая и напряженная, она шоке. В шоке потому, что я посмела назвать книгу, искусство, это благороднейшее действо, проклятым. Я продолжаю:

— Все, что вы сделали, — вы постепенно, шаг за шагом, подвели меня к субъективному пониманию того, что я и раньше знала, — что сам источник книги был отравлен.

Она говорит:

— Самопознание — это и есть все более и более глубокое понимание того, что человек и раньше уже знал.

Я возражаю:

— Но этого мало.

Миссис Маркс кивает, она молчит и думает. Я знаю: что-то назревает, но я не знаю что именно. Потом она спрашивает:

— А вы дневник ведете?

— Время от времени.

— А вы там пишете о том, что происходит здесь?