Любовь во время чумы - Маркес Габриэль Гарсиа

Карибское речное пароходство имеет свои профессиональные обязательства, которые Флорентино Арисе известны лучше, чем кому бы то ни было, — у него контракты на грузовые, пассажирские, почтовые и прочие перевозки, большинство из которых нельзя обойти. И только в одном-единственном случае можно пренебречь обязательствами — если на борту вспыхнет чума. Тогда судно объявляет карантин, поднимает желтый флаг и осуществляет чрезвычайный рейс. Капитану Самаритано приходилось идти на такое несколько раз из-за холеры, которая вспыхивала на реке не однажды, хотя потом санитарная инспекция заставляла врачей регистрировать эти случаи как обычную дизентерию. В истории реки бывали случаи, и нередко, когда желтый флаг чумы поднимался, чтобы обойти налоговую инспекцию, или не взять на борт нежелательного пассажира, или уйти от опасной проверки. Флорентино Ариса нашел под столом руку Фермины Дасы. 

— Ну, — сказал он, — значит, так и поступим.

Капитан удивился было, однако тут же инстинктом старого лиса все ухватил.

— Я командую на этом судне, но вы командуете нами, — сказал он. — Итак, если это серьезно, дайте мне письменное распоряжение, и отплываем тотчас же.

Разумеется, Флорентино Ариса говорил серьезно и подписал распоряжение. В конце концов, всякий знал, что времена чумы еще не прошли, несмотря на жизнерадостные отчеты санитарных властей. С самим судном проблемы не было. Перегрузили тот немногий груз, который уже был загружен, а пассажирам сказали, что неисправны машины, и на рассвете перевезли их на пароход другой компании. Если уж такие вещи проделывались в целях безнравственных и даже недостойных, Флорентино Ариса не считал зазорным сделать это ради любви. Единственное, о чем попросил капитан, — остановиться в Пуэрто-Наре и захватить кое-кого, кто поплывет вместе с ним: у капитанского сердца была своя тайна.

Итак, «Новая Верность» отчалила на рассвете следующего дня, без груза и пассажиров, и желтый флаг чумы весело развевался на рее. К вечеру, в Пуэрто-Наре, они взяли на борт женщину, еще более коренастую и высокую, чем капитан, женщину непривычной красоты — ей не хватало только бороды, чтобы выступать в цирке. Звали женщину Сенаида Невес, но капитан называл ее мой Бес: это была его старинная подружка, он забирал ее в плавание и оставлял в каком-нибудь другом порту; она поднялась на борт, и ветер удачи сопутствовал ей. В ту печальную ночь, когда во Флорентино Арисе ожили ностальгические воспоминания о Росальбе при виде поезда на Энвигадо, с трудом карабкавшегося по козьей тропе, разразился тропический ливень, какой бывает только на Амазонке, с короткими перерывами он бушевал до окончания плавания. Но никто не обращал на него внимания: у плавучего праздника была крыша. В тот вечер Фермина Даса внесла свой вклад в общий пир, она спустилась в камбуз под аплодисменты команды и приготовила на всех ею самой придуманное блюдо, которое Флорентино Ариса окрестил баклажанами любви.

Днем обитатели парохода играли в карты, ели до отвала, а в сиесту уединялись и выходили из кают изнеможенные, но едва садилось солнце, начинал играть оркестр и наступал черед анисовки с лососем, пока не надоест. Плыли быстро: не груженый корабль, да по течению, к тому же вода поднялась, всю неделю дожди лили беспрерывно, и в верховье, и по всему маршруту. В некоторых селениях, завидя их, оказывали посильную помощь — палили из пушек, чтобы спугнуть чуму, а они в ответ благодарили печальным ревом пароходного гудка. Встречные суда любой компании посылали им знаки сочувствия. В селении Маганге, родине Мерседес, они последний раз загрузились дровами.

Фермина Даса испугалась, когда пароходный гудок стал отдаваться и в здоровом ухе, но на второй пропитанный анисом день оба уха стали слышать лучше. Она вдруг обнаружила, что розы пахнут нежнее, чем раньше, и птицы на рассвете поют звонче, и что Господь создал морскую корову и поместил ее на отмели Тамаламеке только для того, чтобы она разбудила Фермину Дасу. Вопли услыхал капитан, приказал отклониться от курса, и наконец они увидели огромное чадолюбивое животное — сжимая в объятиях детеныша, оно кормило его грудью. Ни Флорентино, ни Фермина не могли понять, как им удалось войти в жизнь друг друга: она ставила ему клизмы, поднималась раньше него, чтобы почистить его вставную челюсть, оставленную на ночь в стакане; заодно решилась и проблема с потерянными очками, его очки вполне годились ей, чтобы читать и штопать. Однажды утром, проснувшись, она увидела, как он в полутьме прилаживает пуговицу к рубашке, и поспешила сделать это прежде, чем он произнесет сакраментальную фразу о том, что ему требуются две жены. Ей же от него нужно было только одно — поставить банки от болей в спине.