Рябиновый мед. Августина - Знаменская Алина

— Ох, Петер, что ты такое говоришь!

В это время пожилая дама в каталке вновь проявила беспокойство — она зашевелилась, нетерпеливо замахала кулачком с зажатыми в нем перчатками, этот жест означал требование тишины. Молодые люди замолчали. Старушка напряглась, вытянулась вперед, вся устремилась в ту сторону, откуда исходил заинтересовавший ее звук. Молодой человек и его спутница переглянулись. Они не всегда понимали причуды старой больной фрау, но, однако же, относились к ним с должным уважением.

— Мама, что вы хотели? — наклонилась к ней женщина и поправила оборку у той на чепце.

— Неужели ты не слышишь, дорогая? Колокола звонят.

Женщина собралась было возразить, но вдруг ясно услышала вдалеке легкий веселый перезвон. Что-то далекое, давно забытое, волнующее было в этом звоне.

— Мама, этого не может быть, — пожала плечами женщина, но старая фрау требовательно и нетерпеливо стукнула кулачком по подлокотнику кресла:

— Петер, где-то поблизости должен быть русский храм. Отвези меня туда.

Молодой человек ничего не понял, он вопросительно воззрился на свою тетю — та лучше знала, какие заявления своей матери можно принимать всерьез, а какие следует пропустить мимо ушей, ибо давно уже действительное смешалось в голове этой несчастной с желаемым, легко подменяя одно другим и исключая только то ужасное, что отказывалась принять ее измученная душа.

— Возможно ли? — спросила сама себя молодая женщина и неуверенно указала в сторону улицы, из глубины которой раздавался перезвон.

Молодой человек покатил коляску в указанном направлении. Они миновали узкую улочку с островерхими черепичными крышами, завернули в один из дворов и, двигаясь все время на приближающийся чистый колокольный звон, вышли на небольшую площадь, обсаженную каштанами. В зелени деревьев прятался белый теремок православного храма с высокой колокольней и богато декорированным крыльцом.

Молодая женщина покачала головой, а мать трясущейся рукой перекрестилась и сделала знак ввезти себя в ворота.

В полупустом храме шла служба. Справа на возвышении стояли монахи в черном и пели. Стройные голоса их сливались, возносились под купол, заполняли храм, составляя незримое единение с трепещущим огнем свечей, блеском позолоты окладов икон и движением облаков, ползущих за узкими окнами в вышине.

Молодой человек вскоре утомился — он не понимал службы, не понимал языка, на котором она проходила. Он чувствовал себя усталым и раздраженным. Он видел, что бабушку растрогало пение — по ее дряблым морщинистым щекам бегут слезы, и тетя тоже плачет, и эти женские слезы его особенно раздражали, ибо они служили упреком ему, напоминанием об ответственности и о невозможности жить так, как ему хотелось, как мог бы жить он, будучи свободным или же имея в семье кого-то из старших мужчин, на кого он мог бы переложить часть заботы о своих женщинах — он любил их и стыдился одновременно. Это противоречие чувств душило его. Он вышел на крыльцо храма и стал ждать. Больше всего он сейчас злился на своего покойного отца, который не перенес эмиграции — стал пить, свалив весь груз забот на него, Петера. Свою слабость отец прикрывал тоской по Родине.

Служба закончилась, люди стали выходить из храма, а бабушка с тетей все не появлялись. Молодой человек вернулся в храм и увидел, что его тетя уговаривает бабушку покинуть храм, но та будто не слышит дочь и — что хуже всего — в упорстве своем перешла на русский язык, как это часто с ней бывало. Молодая фрау беспомощно оглянулась на племянника — оба понимали, что привлекают лишнее внимание. Ну вот, один из монахов, издали наблюдавший за ними, вдруг решительно направился в их сторону.

— Меня зовут отец Иоанн, я случайно услышал ваш разговор и не мог не подойти. Вы из России? — спросил монах по-немецки, переводя внимательный взгляд с одного на другого. Петер хотел было ответить что-нибудь резкое и однозначное и тем самым пресечь нежелательное любопытство, но тетя опередила его и вступила в разговор, объясняя, что когда-то давно им довелось жить в России, что старая фрау любит все русское, как, впрочем, и они с сестрой.

Монах, слушая, внимательно смотрел на каждого из них, и Петер заметил, что в глазах его появляется что-то…

— Фрау Марта? — вдруг спросил он, обращаясь не то к старой фрау, не то к молодой.

Обе с удивлением воззрились на него. Но каково же было их изумление, когда, обернувшись на молодого человека, монах добавил вопросительно:

— Петер?

— Но откуда… — ахнула молодая фрау, а старая сильнее затрясла головой.

— Давайте пройдем в сад, там есть место, где нам никто не помешает беседовать.

Вся группа переместилась в небольшой садик с увитой плющом беседкой, где разговор принял совершенно неожиданный оборот.

— Вы очень похожи на вашу матушку, — объяснил монах молодой женщине. — Вы — Анна?

— Нет, я — Грета. Анна — моя старшая сестра.

— Богу возможно все, но впервые он посылает мне подарок в виде такой встречи. Я ведь из Любима, старший сын отца Сергия. Его вы должны помнить.

— Неужели? Очень хорошо помню ОТЦА Сергия, — оживилась женщина. — У нас в гимназии он Закон Божий преподавал. Мы, гимназистки, его обожали. А вы…

— Владимир.

— Нет, вас не помню, но хорошо помню ваших братьев. Эмили была влюблена в Алексея.

При этих словах старая фрау оживилась, дотронулась до черного рукава собеседника:

— Крошка Эмили должна приехать на днях вместе с Богданом Аполлоновичем, — пояснила она. — Петер поедет их встречать на вокзал. Ты не забыл, Петер, что на днях приезжают твои отец и сестра? Мы должны успеть вернуться в Берлин!

— Мама, мы все об этом помним, — ответила за племянника женщина.

Петер наклонился к самому лицу старой женщины и стал терпеливо ей о чем-то говорить. Она улыбалась и покачивала головой, будто бы для вида соглашаясь со сказанным, оставляя за собой право думать совсем иначе. Совсем иначе…

На вопросительный взгляд монаха Грета сказала:

— Видите, что сделали с фрау Мартой потери? Петер — сын Анны, но мама считает его своим сыном, который погиб во время нашего бегства из России. Мой племянник, конечно, похож на своего дядю, даже характером, однако это сходство лишь ранит мальчика. Он хочет жить своей жизнью, а вынужден играть роль. Что поделать, старший Петер был любимцем в семье, и мама не смогла принять его смерти, как, впрочем, и смерти папы. Когда нам сообщили о том, что папу схватили как мятежника и расстреляли, мама перестала разговаривать, а потом у нее на глазах бандиты убили Петера, это было ужасно. Ее рассудок не смог этого вместить.