Колыбельная для Волчонка - Знаменская Алина

Глядя на капусту, Ирина невольно улыбнулась. Ну разве поверишь, стоя посреди маминого огорода, что в стране — страшный кавардак и острейший кризис? Здесь царили стабильность и незыблемость. И разноцветные ряды болгарского перца, и весело торчащий вдоль дорожки (третий за лето!) урожай душистого укропа, и нахально выпирающая из земли бордовая свекла, и скромно притулившаяся за свеклой ботва черной редьки — все буквально пело на все голоса свой гимн маминому огороду. В который раз Ирина подумала, что, должно быть, есть у матери какой-нибудь секрет, свое волшебное слово, которое она шепчет всем этим растениям как заклинание.

Ирина подложила дров в топку, вымыла пол и вытрясла половики. Когда основная подготовка к бане была закончена, Ирина поняла, что бессознательно ищет рукам дела, чтобы отогнать назойливые мысли, которые от самого Лизаветиного дома не отпускали ее ни на миг.

Оказывается, пока она занималась всеми этими привычными и приятными делами, в голове у нее непрерывно шла тяжелая, неустанная работа. Она думала о нем. Ее нет-нет да и пронзал пытливый взгляд его черных глаз. Мысли, одна неприятнее другой, упрямо лезли в голову.

Только бы он ее не узнал! Только бы не вспомнил! Не догадался!

Ирина умылась теплой водой из-под крана прямо в огороде и пошла в дом. Ей вдруг страстно захотелось увидеть мать и сына, говорить с ними, держать за руки, убедиться, что она не одна.

Вечером, намыв в бане Антошку и от души напарившись, наговорившись вдоволь с матерью, Ирина лежала на веранде под теплым ватным одеялом и не спала. Она слушала с детства знакомые звуки — стрекот кузнечиков, стук упавшего на землю яблока, уханье одинокого филина — и старательно пыталась увести себя от назойливых воспоминаний.

…Ту осень она когда-то твердо решила похоронить под обломками памяти, и до сих пор ей удавалось не касаться опасных воспоминаний. Но сегодня ночью она поняла: от этого не уйти. Воспоминания не отпустят ее, пока она не прокрутит их — добросовестно, кадр за кадром.

Перед ней всплыло, словно в туманной дымке, озабоченное лицо Егоровой. Круглое лицо с двойным подбородком. За два года работы в администрации Ирина почти сроднилась с этим лицом и выучила все его выражения. Хмурое, как грозовая туча. Свирепое, как физиономия бульдога, если его разозлить. Благодушно-веселое в тех случаях, если Егорова заговаривала о личном. Сдержанно-довольное, если она хвалила подчиненных, что изредка все же бывало.

В тот день Ирина увидела на лице начальницы озабоченность, и это ее рассмешило. Здорово рассмешило. Она прямо вот так откровенно и засмеялась в это лицо. А потом смех сам собой перешел в слезы. Ирина уронила голову на стол, так, что упала рюмка с недопитым коньяком и красно-коричневая жидкость залила скатерть.

— Ну-ну, лапушка моя, так не пойдет. — С грацией медведицы Егорова уселась возле Ирины и обняла ее, что само по себе было дико. Представить себе Егорову, обнимающую подчиненных?

Впрочем, Ирина уже не была в подчинении у Егоровой. Ирина Алексеевна Архипова больше не работала в районной администрации. Она вообще нигде не работала. Не могла. Когда уже после похорон, после поминок, после двухнедельного отпуска, который администрация дала ей в порядке исключения, Ирина вошла в свой кабинет и увидела яркие афиши мероприятий, которые предстоит проводить, — она поняла, что не сможет. Сняла со стены желтую афишу «Солнышка» с фотографией коллектива в центре и свернула трубочкой. Достала белый глянцевый лист и написала заявление об уходе.

Егорова нашла ее месяца через полтора и не сразу узнала. От Ирины, как сказала бы Лизавета, остался «шиш да маленько». С 48-го размера она похудела до 44-го и обещала вскоре плавно перейти на 42-й. Бывшая заведующая отделом культуры сидела в прокуренной комнате за столом, на котором одиноко торчала недопитая бутылка коньяка да в хрустальной пепельнице высилась гора окурков.

За стеклом в импортной стенке, а также на телевизоре, на журнальном столике, на подоконнике, буквально везде стояли фотографии Ирининых дочери и мужа. Со всех сторон на вошедшего сразу устремлялись их смеющиеся счастливые глаза. Егорову охватила дрожь, едва она переступила порог квартиры. Ей показалось, что волосы под шиньоном зашевелились. Атмосфера квартиры действовала угнетающе.

Ирина медленно таяла, ничем не цепляясь за этот вдруг ставший чужим мир.

Что говорила Егорова в тот день, Ирина не запомнила. Но вот второй ее приход, через два дня, она помнила довольно отчетливо.

Второй раз Егорова приехала не одна. С ней были две бабульки — тихие и молчаливые как мышки. Егорова увела Ирину на кухню, бабульки же бесшумно засновали по комнатам, наводя порядок. Прежде всего они открыли все окна и вытерли пыль. Ирина безучастно созерцала из кухни, как они носят туда-сюда ведра с водой, веник с совком и тряпки. Ей было все равно. Егорова поставила на огонь кастрюлю с курицей и села напротив Ирины.

— Значит, так, Ирина Лексевна, — твердо и тихо объявила Егорова, — поедешь ты у нас в дом отдыха «Озерки», поняла?

— Ого… — бесцветно откликнулась Ирина. — Правительственный… Вот уж не мечтала…

— Путевка бесплатная, специалисты там прекрасные. Тебе, Ирина, обстановку надо сменить. Ты сразу увидишь — тебе там легче станет. — Егорова говорила, не обращая внимания на выражение лица своей собеседницы. — Озеро там чудное, вокруг сосны. Рощи кругом. В это время года там сказка…

Ирина отвернулась к окну и уставилась в серый ненастный день. Егорова встала, чтобы снять пену с бульона, и, не глядя на Ирину, вкрадчиво продолжала:

— Тебе, бабонька, родить надо. И как можно быстрее. Я вот что думаю…

Ирина отлепила взгляд от окна и перевела его на Егорову. Не перестаешь удивляться этой бабе! Вот уж сказанет, так сказанет…

— Мужа напрокат дадите? — криво усмехнувшись, выдавила из себя Ирина. И стала наблюдать за Егоровой, которая ловко шинковала лук и морковку для бульона.

Егорову вопрос не смутил.

— И дала бы, не пожалела, будь уверена, — бодро отозвалась начальница. — Да куда он, старый хрен, годится? Разве что мусор выносить…

Ирина живо представила маленького лысоватого мужичка, которого Егорова называла «Сам». Сам, похоже, боялся Егорову не меньше ее подчиненных. И действительно, несколько раз, заезжая за Егоровой, Ирина видела его с красным ведром.

На лице Ирины скользнуло подобие улыбки — вспомнила вечно виноватую физиономию мужа Егоровой.

Ободренная Ирининой улыбкой, Егорова воодушевилась:

— Ты молодая, Ира, тебе еще с коляской в самый раз. Ты только представь себе, какие они, груднички, розовые, с пальчиками махонькими… Мать у тебя молодая, поможет…

У Ирины не было сил возражать, и она не перебивала. Егорова разошлась:

— Ты дочку во сколько родила? В восемнадцать? Разве ты во вкус материнства-то успела войти? Конечно, нет. Экзамены, зачеты — ребенок был между делом, по молодости. Так? А сейчас ты — барыня… Сама себе голова. И опыт у тебя, и вообще. Тебе ребенок будет в наслаждение. А простор-то ему какой! Квартира у тебя шикарная. Играй — не хочу!

И так это Егорова «вкусно» рассказывала, что Ирина не сопротивлялась. Сидела и слушала, как сказку, складные доводы бывшей начальницы. Видя, что Ирина немного отмякла и не тянется ни к сигаретам, ни к бутылке, Егорова взяла ее худенькие руки в свои и проникновенно продолжала:

— Я узнавала, Иринк, там, в «Озерках», сейчас отдыхают спортсмены. Это самый подходящий вариант. Ну что такое спортсмен? Как правило — без вредных привычек. Отличное здоровье. Все они там под медицинским контролем. А то в случайной связи знаешь как можно вляпаться? А тут никаких непредвиденных обстоятельств. Уехала — и только тебя и видели!

Егорова отпустила руки Ирины и встала — кинуть лапши в кастрюлю. Ирина разглядывала бывшую начальницу, словно видела в первый раз. Ну и баба! Как пальто для Ирины покупает. С таким холодным расчетом могла все продумать, пожалуй, только Егорова. Это надо же: спортсмены, здоровые. Взять да и родить. Господи, вот ведь баба! Но на эмоции не было сил.

— Сейчас и из Дома малютки можно взять, — ответила она на немой вопрос Егоровой, когда та села напротив нее на табуретку.

— Можно, — согласилась начальница. — Это сейчас очень даже можно. Но не в твоем случае. Ты на себя погляди! Тебе, чтобы за эту жизнь зубами уцепиться, нужен по меньшей мере зов крови! Тебе нужно твое родное, Ира! Чтобы инстинкт звал. Если бы тебе сейчас сорок было, я бы тебе сама предложила из Дома малютки. Но тебе сколько? Двадцать семь? Вот родишь, встретимся года через три, ты на меня другими глазами посмотришь.

Что ответить Егоровой? Ведь она стремится помочь. Странная, она думает, что можно чем-то помочь… Родить нового ребенка, начать жизнь с белого листа… Чудачка!

Ирина молчала. Бабульки давно ушли, оставив квартиру в стерильной чистоте. Фотографии легли в альбом. Осталась только одна, за стеклом в стенке, где Ника и Саша стоят в лесу с огромными букетами ромашек.