Чудо - Уоллес Ирвин

— Разумеется.

— История собрана пухлая. Досье охватывает пять лет, вплоть до вчерашнего обследования, проведенного мною. Мы сделали рентгеновские снимки. Случай и в самом деле уникальный. Совестно, конечно, загружать тебя такой кучей материалов, не зная определенно, получится ли у нас довести дело до конца.

— По этому поводу не переживай. Мне самому интересно взглянуть на ее историю болезни.

— Спасибо. Вот что я, пожалуй, сделаю: отправлю свою медсестру Эстер Левинсон самолетом в Париж вместе с досье. А она утром принесет его тебе в кабинет.

— Великолепно.

Но одно обстоятельство все же продолжало беспокоить Клейнберга, и он не мог решить, стоит ли откровенно поведать о своей тревоге или лучше держать ее при себе. В конце концов он принял решение снять камень с души.

— Знаешь, есть еще одна вещь…

— Слушаю тебя, Поль.

— Меня преследует мысль о том, как ты можешь быть настолько уверен в методе замене генов у человека, хотя ранее ни разу не практиковал это на людях.

На другом конце провода воцарилось долгое молчание. Доктор Дюваль, обычно быстро и прямо отвечающий на все вопросы, в данном случае, видимо, не имел готового ответа. Пауза затянулась. Клейнберг ждал.

— Что ж,— наконец проговорил доктор Дюваль,— я… я могу дать тебе удовлетворительный ответ. Но то, что я тебе скажу, должно остаться строго между нами. Открою тебе один секрет, очень серьезный.

— Обещаю: это останется между нами. Даю слово.

— Я тебе верю,— произнес Дюваль.— Почему я так уверен в том, что мой метод замены генов может сработать у человека? Потому что он уже сработал у человека, а если точнее, у трех человек. Ранее я тебе солгал, сказав, что экспериментировал только на животных и никогда — на человеке. Полтора года назад я применил процедуру замены генов к трем безнадежно больным за пределами Парижа. У двоих из них была саркома. Все не просто не погибли при этом, но сегодня живы-здоровы.

Клейнберг едва не лишился дара речи.

— Боже мой, Морис, я и подумать не мог… Ну, поздравляю тебя, старина. Да тебя к Нобелевской премии представят, едва лишь узнают об этом. Это же… это настоящая революция!

— Спасибо, дружище, спасибо. Только никто никогда об этом не узнает. Если станет известно, что я действовал без предварительного разрешения со стороны всяких там медицинских комитетов и комиссий по этике, мне сильно не поздоровится. Нет, процедура эта не будет утверждена еще лет десять, если не дольше, пока все эти комитеты не изучат досконально, насколько она применима для людей. Вот когда они дадут «добро», тогда ее и можно будет практиковать в открытую. А тем временем множество хороших людей, которых можно было бы спасти, к сожалению, обречены на смерть. Сам понимаешь, Поль, в медицинской политике осторожность и рассудительность — на первом месте.

— Понимаю.

— Тут инициатива далеко не всегда приветствуется. Взять хотя бы того же доктора Клайна из Калифорнии. Он применил рекомбинацию молекулы ДНК в одном случае в Неаполе и в другом — в Иерусалиме, а когда об этом узнали, Национальный институт здравоохранения США лишил его всех грантов на исследования. Если мне не изменяет память, он потерял двести пятьдесят тысяч долларов. Я себе такого позволить не могу.

— Уверяю тебя, Морис, можешь не беспокоиться. Никто из наших коллег-медиков не узнает, зачем ты ездил в Лурд. Ты представить себе не можешь, насколько меня воодушевило все то, что я только что от тебя услышал. И я очень тебе благодарен за то, что ты без лишних разговоров согласился взяться за этот случай.

— Поверь, Поль, для меня это еще одна возможность и еще один вызов. Извини, что повторяюсь, но не могу не напомнить: все должно быть сделано тихо. Я даже больничный персонал из Лурда привлекать не буду. Уж лучше привезу с собой ассистентов из числа бывших студентов, которых у меня немало в Лионе. Видишь, на какие предосторожности мне приходится идти. Говорю еще раз: любая реклама равнозначна для меня катастрофе. Мне уже в четвертый раз придется действовать в обход официальных инстанций. Если кому-то удастся сунуть в это дело нос, мне обеспечены гигантские личные неприятности и, скорее всего, потеря почти всех грантов. Всякие комитеты только и будут долдонить: «Преждевременно!» Но мы-то с тобой знаем, что любая методика преждевременна, пока ее не применишь.

— Морис, ты останешься в полной безвестности.