Человек случайностей - Мердок Айрис

Конечно, Остин хитер. А Мэвис ждала, теперь в этом не приходится сомневаться, что он, Мэтью, каким-то образом все «устроит». Разумеется, Остин не «излечился», теперь это ясно видно, в сущности, и сейчас все как всегда, и всегда будет неизменным, несмотря на чьи-то горячие молитвы. Мэвис… ее надо или завоевать для себя, или распрощаться с ней окончательно. Остину нужно облегчить вот какую задачу – сыграть роль очередной жертвы случая, и он сам на это рассчитывает, более или менее осознанно. Спектакль отыграли еще раз под руководством неведомых сил, тайно управляющих судьбами людей.

«Я просто завидую», – говорил себе Мэтью, пытаясь неким примитивным, грубым способом обосновать чувство отверженности, им испытываемое. Он отправился в Оксфорд к Людвигу только для того, чтобы выйти из круговерти собственных дел и, возможно, отыскать способ усмирить их, занимаясь делами другого человека. Оторвался он от своих забот на удивление легко и с большим удовольствием погрузился в дискуссии с Людвигом. Находил в них, как сам замечал с горькой иронией, полное сексуальное удовлетворение, такого давно не испытывал, со времени беседы с одним юношей в книжном магазинчике в аэропорту в Осаке. Каждая минута дискуссии приносила все большее волнение. Возрастание симпатии к Людвигу удивило его. Значит, посреди всех бедствий можно отыскать нечто приятное. Выслушивая аргументы собеседника и отвечая на них, вглядываясь в его симпатичное лицо, такое юное и вместе с тем такое серьезное, он спрашивал себя: а что, если вернуться, забрать Мэвис, на какое-то время уехать из Англии? Тем самым он совершит очередное, еще более фантастическое покушение на Остина, который снова будет проливать крокодиловы слезы, барахтаться в своем унижении, ненавидя старшего брата и обвиняя судьбу в том, что все идет по-старому. Вот только сделать все это я уже не решусь никогда. Судьба послала мне Людвига. Поеду с ним.

И когда пришло время отъезда, Мэтью уже не особо волновался, поймет Мэвис или нет. Люди вообще не способны понимать все и всегда. Он написал ей печальное, многозначительное письмо. Пусть прочтет на досуге. Почувствовал к ней неприязнь, и от этого ему стало легче. Ее сентиментальность и легкомыслие и стали причиной случившегося. Она поступила глупо, как и свойственно женщинам. И кроме всего прочего, он никогда в жизни не нуждался в женщинах. И не было случайностью, что подвел ее как мужчина. Она тогда проявила благородное понимание, осталась почти довольна. Даже, может быть, очень довольна. Может быть, такие мужские неудачи пробуждают в женщинах материнские чувства. Для них это не так значительно. Его, напротив, эта неудача огорчила, напомнила о смерти. И после этого припомнилось, сколько же неприятных, бесповоротно ужасных событий произошло в последнее время: ребенок погиб на дороге, Норман лежал без сознания под лестницей. Эти ужасные образы останутся с ним навсегда и будут являться по ночам. Думая об Остине, он еще раз почувствовал ужас, ненависть и желание бежать. Все это обобщил в несколько абстрактном письме, высланном Каору. «Наверное, это и есть повод необоримой неприязни к брату», – написал он. Каору на письмо не ответил. Он никогда не писал писем.

Сам отъезд, когда подошло время, оказался на удивление легким. Сожаление, нежность и тоска придут потом. А еще позднее он, возможно, сочтет, что поступил правильно. Сейчас он чувствовал одно – что спасается бегством.

Заботы, связанные с Людвигом, отвлекали. Сейчас он уже не пробовал – а еще несколько лет назад не избежал бы этого – анализировать свои чувства к этому молодому человеку. Достаточно, что чувства эти живые и что их блеск несколько рассеивает мрак будущего. Он будет держаться Людвига, несмотря на все трудности, какие могут случиться, на трудности, которые рано или поздно наступят.

– Они спросят, чьи взгляды я представляю.

– Только свои собственные.

– Начнут допытываться о пацифизме, о Боге.

– Отказывайся от всего.

– Кто же я такой?

– Совесть Америки, – сказал Мэтью и мысленно добавил: и прекрасный спутник. Он охотно провел бы остаток жизни в обществе этого юноши. Но он уже слишком стар, чтобы волноваться из-за будущего, и достаточно мудр, чтобы понимать, что там, вдали, все бессмысленно. Что будет, то и будет. Приближается Америка, за ней лежит Япония. Не исключено, что он закончит свои дни там, подметая листья азалий.

Итак, сидя в удобном шезлонге, Мэтью, в сущности, не думал ни о прошлом, ни о будущем. Думал об ином – что он, собственно, не дал Людвигу ответа на его принципиальные вопросы. Разве произнесенные слова можно было считать ответом? Нет смысла обращаться с этим к Каору. Он только бы рассмеялся и предложил чашку чаю. Людвигу этого знать не надо. Он отправился в путь, и этим все сказано. Мэтью чувствовал, что был бы рад находиться рядом с ним хотя бы даже в роли зрителя. И тут к нему с невероятной остротой вернулось воспоминание о Красной площади, он вновь увидел, как тот человек, благородный русский, вдруг останавливается и идет к демонстрантам, и пожимает им руки, тем самым, быть может, перечеркивая свою жизнь. Не достаточно ли признать таких людей героями и следовать их примеру, не спрашивая почему? Никогда, увы, он не узнает мнения Каору и никогда не сможет взглянуть на мир глазами Каору. Добрые сами из себя рождают добро, что для обыкновенных людей всегда будет оставаться тайной. Он вздохнул, понимая, что сам никогда не станет героем, никогда не обретет истинного знания. Для него нет ни трудной, ни легкой дороги. До конца дней своих он останется человеком, довольствующимся рюмочкой хорошего вина. Мэтью посмотрел на часы и направился в сторону бара.