Худловары - Шелли Мерси

Ну а бумажная литература что? Да просто разворовала весь этот сказочный багаж, разбодяжила в тысячу раз, да пошла продавать мелким оптом, со своими обертками-бирками. Пушкин не был бы Пушкиным, если бы не няня Арина Родионовна.

Но что же тогда рассказывать ребенку? Вспоминать сказки, которые мне самому начитали в детстве? Ага, начитали! Вот тут-то собака Некрасова и зарыта.

Вы когда-нибудь видели львов в городах Европы? Их там множество — и каменные, и чугунные. Но в каждом городе свои. И они гораздо больше похожи на жителей этого города, чем на львов настоящих, которых мало кто видел живьем.

Стоит только начать читать, сразу видишь, что любимые сказки почти мертвы. Ведь бумажная монополия всего лишь копировала их год за годом, не давая им жить и меняться в ногу со временем. Что это там за «сусеки» у Колобка, и зачем старухе вообще их «скрести», если на рисунке в современной книжке издательства «Фламинго» старуха со стариком сидят и трескают чай с пирогами! Зато на следующей странице творческий замысел иллюстратора становится яснее: у него там Колобок размером с ведерный самовар. Что же будет в конце с Лисой, не помрет ли она от разрыва пасти? Неа, не померла. Схавала. А читатели схавали сказку. И никто не заметил.

Зато уже несколько лет по Рунету в качестве прикола ходит ссылка на чешскую книжку про крота, которому кто-то насрал на голову. Ну и кротик идет выяснять, и по пути обучается различать всех животных по какашкам. Очень правильная, очень полезная сказка. Но почитайте, как на нее реагируют закомплексованные соотечественники. «Ах-ах, гы-гы! Они нарисовали в детской книжке то, что у нас даже упоминать неприлично! Гы-гы-гы!»

# # #

Значит, нужно все начинать сначала. Я сам придумываю Киту сказки о том, что вокруг. Это нелегко, но мой пацан мне помогает. Уже в два месяца он подсказывает мне смехом, какие приключения игрушек ему больше нравятся. И я продолжал сказку «на лету».

— Вот гляди, эта обезьяна с резиновыми ногами… Ну, это будет у нас такая прекрасная блинцесса. Она долго-долго ждала своего прекрасного блинца в окошке замка. И постоянно высовывала наружу ноги, чтобы блинц ее сразу заметил. А на ногах у ней были хрустальные туфельки, килограммов эдак по пять каждая. И эти туфельки все оттягивали и оттягивали ее ноги, высунутые наружу. И за тридцать лет и три года ожидания ноги вытянулись аж на 10 этажей (это можно отлично показывать на тягучих ногах обезьяны). Так что прекрасный блинц, когда увидел блинцессу, просто с коня двинулся об землю и пешком убежал за тридевять земель. Но зато потом длинноногая обезьяна-блинцесса повстречала слона и жирафа, у которых тоже были длинные конечности — и они зажили счастливой семьей!

Кит смеется, а с кухни доносится хохот Кати. Само собой, я знал, что она подслушивает. И немного схитрил в поворотах своей истории. Но в остальном все честно: и обезьяна, и слон, и жираф в руках. И живые слушатели.

Думаете, получится детский писатель-педагог? Обломитесь, мокрецы. Да, я знаю, гамельнский счет честнее гамбургского. Хотя бы потому, что гамбургский придумали советские литераторы, в реальном Гамбурге ни о чем таком не слышали. А в Гамельне что-то было. Иначе бы сказка не жила так долго. Вот если бы и сейчас написать такую, да? Подслушать где-то, да обработать литературно, да издать на радость детям всей земли…

Но и от гамельнского искушения у меня есть защита. Есть конкретный слушатель. Так зачем мне громкая дудка? Лучший педагог — это сапожник, который показывает сыну, как тачать сапоги.

Правда, индустриальная цивилизация отняла у большинства людей этот прямой способ воспитания, когда профессия отца была наглядной, постоянной, практически домашней — и потому легко передавалась ребенку. Теперь родители все время уходят из дома на какую-то загадочную «работу», которую ни показать, ни рассказать. Ребенку достаются лишь абстрактные нравоучения, выплеснутые в редкое свободное время.

Но тут мне немножко повезло. Мой инструмент — мой язык, он всегда со мной. И он нужен, чтобы думать своей головой, чтобы общаться, а не дрочить на бумагу. Этому мы и будем учиться. Оба. Меч в ножнах сердца — японский иероглиф «терпение». Спрячь катану языка своего, когда нет нужды.

# # #

И тогда становится ясно, что не я ему, а он открывает мне мир. Ведь это его куклы и мелки, листья и каштаны. Его радость копать песок и бросаться снегом, кувыркаться в траве и крошить пенопласт. Мир давно забытых ощущений, куда он тянет меня за палец — и оттаскивает от компа.