Кредит доверчивости - Астахов Павел

Где их взять, Виктор не совсем понимал…

Переводы? Он, кажется, знал языки. Четыре — испанский, английский, немецкий, французский… Неужели он знал эти языки так, что мог переводить сложные технические тексты и договоры?

…Время как будто остановилось, хотя день сменял ночь, а ночь — день.

Ликина тень лежала в гостиной на широкой кровати, и узнать в этой тени Лику было практически невозможно. Виктор научился делать уколы и ставить капельницы, он научился всему, что умеет делать профессиональная сиделка и медсестра, но Лике это не помогало. Она угасала, как падающая звезда, — стремительно и неумолимо.

— Я умираю? — спросила она как-то на рассвете, когда Виктор не спал — которую ночь! — возле ее кровати.

— Что ты! — слишком горячо и чересчур неестественно возразил он. — Ты просто заболела немного. Сейчас все лечится…

— Только не говори мне больше про ракеты и атомы, — улыбнулась Лика бескровными губами. — Я умираю. Но это не страшно. Ты не переживай. Ведь главное — мы так долго были с тобой вместе.

Она взяла его за руку и умерла. Виктор видел, как ее душа улетела в открытую форточку, улыбнувшись ему на прощание прежней Ликиной улыбкой — чуть-чуть смущенной и немного дразнящей…

«Ведь главное — мы так долго были с тобой вместе», — эхом прозвучали ее слова.

Виктор встал и вышел на лоджию, которую так и не переделали в кабинет, с намерением улететь за душой Лики. Хорошо, что он взял квартиру на двенадцатом этаже… Словно знал, что ему придется догонять Лику.

В коридоре надрывно завыл Дармоед, как будто знал, что жизнь закончилась.

Его не отпустила Света.

Он уже собрался лететь, когда зазвонил телефон. Виктор сначала не хотел брать трубку, но потом подумал — не возьмет, Света примчится сюда вместе с детьми, а у нее денег нет, значит, будет бегать, занимать по подругам и по соседям…

Он ответил:

— Да, Свет.

— Не смей. Я знаю, что ты хочешь сделать, — глухо сказала она.

— Откуда?

— У меня икона со стены упала. Она умерла?

— Улетела.

— Не смей. У тебя дети.

— Мне никто без нее не нужен.

— Зато ты нужен им. Подумай об этом… Я приеду завтра.

Он подумал.

Если бы Лика узнала, что он оставит детей Свете, ее бы это сильно расстроило.

«Главное — мы так долго были вместе…»

После месяца изнурительной жары вдруг прошел дождь — проливной, бешеный, смывающий все на своем пути, освежающий и обновляющий.

В поддержку ливню всю ночь гремела гроза и сверкали молнии.

Утром я с трудом добралась до машины, прыгая через лужи и набрав полные туфли воды. Дождь все еще моросил — мелкий, нудный и уже раздражающий, хотя еще вчера я мечтала о нем как о спасении от духоты и жары. Впрочем, раздражал он меня по одной простой причине — у меня не было зонта. Зонт вчера сломал Сенька, играя сначала в мушкетера, потом в парашютиста.

Мушкетера зонт еще выдержал, а на парашютисте сломался, потому что Сенька, прыгая с дивана, держал его не над собой, а перед…

В общем, хозяйство мое, и без того нехитрое, недорогое и малочисленное, терпело ущерб, урон и постоянную порчу.

Каждый день, приходя с работы, я обнаруживала пролитые духи, сломанные очки, рисунки на зеркале, сделанные губной помадой, открученные ручки дверей, разобранный фен, взрывоопасную смесь в электрическом чайнике и… Сеньку с красным оттопыренным ухом.

— Он экспериментировал, — несчастным голосом сообщала Натка, и я прощала племянника без выговоров и нравоучений, потому что ухо его красноречиво говорило о том, что свое он уже получил.

— Хоть бы ты уж компьютер доламывал, — вздыхала я, но, видимо, все, что мог, Сенька с компьютером уже сделал, и, слава богу, тот мало-мальски работал, «мышь» чудесным образом не ломалась и не терялась, а клавиатура, хоть и была постоянно липкая от сладостей, исправно выполняла свои функции.

Промокнув под моросящим дождем, я нырнула в салон и завела двигатель. Ремень генератора засвистел — тоненько и истошно, он всегда так свистел от повышенной влажности.

Стараясь не обрызгать прохожих, я вырулила на проспект. Оставалось потерпеть минуты три — за это время ремень просыхал и переставал издавать ультразвук, от которого начинали ныть зубы и болеть голова.

Чтобы высохнуть, я включила печку на полную мощность. Ничего, успокоила я себя, потерплю некоторое время — будет немного душно, зато блузка просохнет.

Говорят, понедельник — день тяжелый, но для меня тяжелее всего пятница. В первую очередь потому, что я тороплюсь завершить начатые на неделе дела — не люблю оставлять на завтра то, что можно сделать сегодня, а тем более на понедельник. За выходные теряется настрой, придется снова входить в ритм, набирать обороты, как непрогретый двигатель.

Вот и сегодня с утра я наметила важную встречу с представителем банка «Астра-Финанс» Андреем Троицким и с Виктором Ивановичем Малышевым — тем самым, который не выполнял свои обязательства по кредиту, но подал встречный иск этому банку.

Эту встречу я хотела провести именно сегодня и именно с утра, чтобы до понедельника осмыслить ситуацию, сделать правильные выводы и, как говорила моя бабушка, «не пороть горячку». Виктор Иванович, как выяснилось, один воспитывал троих детей, и это обстоятельство придавало делу неоднозначность.

Много ли в наши дни найдется мужчин, не просто имеющих троих детей, но и заботящихся о них в одиночку?

В общем, я хотела посмотреть Малышеву в глаза. Поговорить и понять — он тот самый «спортсмен», что берет ипотеку в надежде: авось «как-нибудь пронесет» и отдавать долги не придется, или…

Вот с этими «или» и надо поработать с утра, глядя в глаза Виктору Ивановичу и задавая вопросы ему и представителю банка.

За что я еще не люблю пятницу, так это за глобальные, катастрофические, абсолютно непреодолимые пробки. Если в другие дни заторы хоть как-то двигаются, то в пятницу, когда все дачники выдвигаются на свои садовые участки, груженные снедью, велосипедами, стройматериалами и всеми членами семьи, включая кошек, собак и попугаев в клетках, машины стоят мертво, и даже регулировщики, выставленные на подмогу светофорам, ситуации не спасают…

В общем, я попала не в обычную пробку, а именно в затор. Часы отсчитывали минуты, издевательски намекая, что на встречу с Малышевым и Троицким я опоздаю.

Дождь усилился, неумолимо превращаясь в ливень. Ремень генератора снова начал посвистывать, к его «ультразвуку» добавился скрежет дворников по стеклу: их пришлось включить, чтобы хоть что-нибудь видеть.

Я почувствовала себя очень несчастной. Мне даже захотелось заплакать, потому что пятница, потому что пробка, потому что машина старая, и в придачу дождь… А еще потому, что Виктор Иванович Малышев и Андрей Иванович Троицкий непременно подумают, что я легковесная сумасбродная дамочка, которая опаздывает на деловые встречи, словно на любовные свидания…

Я уже достала телефон из сумки, чтобы позвонить Диме и сказать, что тут, на Таганской площади, коллапс из-за дачников, как телефон зазвонил прямо у меня в руке.

— Сашка! — обрадовалась я, увидев на дисплее родное имя. — Сашка! — выкрикнула я в трубку слишком громко и слишком возбужденно.

Но Сашка не заметила моего состояния. Она плаксиво сказала:

— Мам, я хочу есть!

— Что ты хочешь? — не поняла я.

— Есть! Борщ, котлеты, пирог с капустой, гречку с грибами, утку с яблоками!

— Господи, тебя что, там не кормят?

— Кормят, — крайне язвительно, но при этом все равно плаксиво ответила Сашка. — Овсянкой, сэр, и пережаренным беконом. Они других блюд не знают, мам!

— Но… ты можешь купить продукты и сама что-нибудь сварить?

— Где сварить, мам?! На барабанах?!

— Каких барабанах? — вконец запуталась я в тонкостях английской жизни.

— Мам, ну я же говорила — Джимми увлекается тяжелым роком!

Насколько я помню, Джимми — пятнадцатилетний сын Тома и Анны, в семье которых Саша «погружается в языковую среду». Еще у них, кажется, есть восьмилетний Ники, и именно он «погружает» Сашку весьма эффективно, потому что болтает без умолку, сопровождая свои слова красноречивыми жестами. Сашке в первое время его жестикуляция очень помогала…

— Саш, он что, дома им увлекается? — осторожно поинтересовалась я, все еще не понимая связи между тяжелым роком и плохим питанием.

— Да! Весь кикоз в том, что тут на каждому углу барабаны, мама!

— Кикоз… — растерянно повторила я явно не английское слово.

— Он барабанит на ударных установках с утра до вечера, сначала сам, потом с друзьями, потом снова сам…

— А родители?

— Они тоже барабанят. Периодически… Особенно папа. Так что готовить здесь можно только на барабанах, мама!

— Подожди, а ты хоть… погружаешься?!