Деньги - Эмис Мартин

Она откинулась на кровать, и после завороженной паузы ее рука поползла вниз, пока пальцы не нависли над мускулистой кочкой между ног.

— Джон, говорят, что в книгах ничего не пишешь. Это неправда, Джон. Еще как пишешь — слова. Я-то знаю. Мне уже приходилось. — Рука скользнула под серебряный шнур, последнюю привязь, последнее ограждение. Вскоре донеслось едва слышное ритмичное чмоканье, словно кто-то жевал резинку. — Врон, — произнесла она другим голосом, — Врон, во всем ее великолепии. Тело Врон — это высокая поэзия, вдохновенная красота. Удовольствие — ее философия. Радость — ее религия. Любовь — ее искусство... Врон! — Она перевернулась на живот. С усилием выгнула шею, держа голову прямо. Там было еще одно зеркало; Врон могла видеть то же, что и я. Бабу на четвереньках. Кулачки, вцепившиеся в серебряную полоску. Тянут-потянут. — Туда, — произнесла она, тыча пальцем. — Пожалуйста, Джон, только туда. Остальное принадлежит Барри.

— Господи Боже, — вырвалось у Мартина. — Да что с вами стряслось?

Я отмахнулся.

— Вы доктору не показывались? Слушайте, внизу стоит мой «яго». Давайте я отвезу вас в больницу Святого Мартина, в травму.

— Ерунда, — сказал я и осушил стакан. — Ничего не сломано. Это на вид только страшно.

Должен признать, видок был действительно страшноватый — как вулканический зоб. По ощущению казалось, что щека вмята от нижней челюсти до глазницы. А что в недрах творится — лучше и не думать. Растягивая губы, я слышу скрежет хрящей. Поворачивая голову, чувствую искрение тканей. Зевок чреват катастрофическими последствиями. Воистину катастрофическими. Скуловая кость на ощупь обманчиво тверда — пока, — но кажется иной, структурно иной. Пережить это горе будет тяжело. И другое, более глубокое.

— Понимаю, — проговорил он, — значит, стиснете зубы и будете терпеть. Что случилось-то?

— Я был в пивняке, — сказал я.

— И что случилось?

— Мы немного повздорили с одним типом.

— Что случилось?

— Я не хочу об этом говорить. Нельзя, что ли, сменить тему?

— ...Ну хорошо. На самом деле я хотел бы вернуться к теме мотивировки. Мне кажется, эта идея взята из искусства, а не из жизни, не из жизни в двадцатом веке. Сейчас мотивировка зарождается в голове, а не в окружающем мире. Другими словами, это невроз. К тому же некоторые, эти золотые мифоманы, прекрасные лгуны — они как художники, отдельные из них. Возьмем другой недавний феномен— беспричинные преступления. Прошу прощения. Вы слушаете?

— Да, да.

Случилось вот что.

Я стоял, шатаясь, возле зеленой кровати. Все заняло меньше минуты; ну прямо... ну прямо Сорок вторая стрит. Кошмарно воняло горелым полиэтиленом, загашенными плевком свечами, серой или порохом. Пытаясь натянуть штаны, я согнулся в три погибели от нового приступа мучительной тошноты. Жесткое порно на то и жесткое, до нутра конвульсии пробирают. До самой что ни на есть сердцевины. Врон распростерлась на брюхе, выкатив глаза, высунув язык, — но настолько оцепенело, что я замер и прислушался к ее дыханию. Едва слышный присвист сопровождался тихим ритмичным чмоканьем. Я обернулся. В дверях стоял Барри Сам и жевал резинку.

— Плакали, Джон, твои денежки, — невозмутимо произнес он. — Со свистом канули. — И показал, куда именно.

Я протиснулся мимо него и сбежал по лестнице. Толкнул зеркальную дверь. Я понимал, что это еще не конец, отнюдь.

У опустевшей стойки меня ждал талантливый Толстый Пол. В руке у него был черный носок. Я понимал, что это значит. Казалось, ноги подо мной дрожат и расплываются — словно при виде сквозь воду. Интересно, а черный ход заперли? Какая разница. Бежать все равно без толку. Поймают же и тогда отделают как следует, живого места не оставят. Не в той я был форме, чтобы бежать. Да и стоять тоже, но стоять было надо.

— Нет, — объяснил Толстый Пол, — так просто не уйдешь. Ну куда ты, дурашка? Все должно быть честно, Джон. В смысле, они же только во вторник поженились.

Он закивал, растянув бледные губы. Подошел к бильярдному столу. Шары упали с фугасным грохотом, раскатились по сукну. Он продемонстрировал мне два, черный и белый.

— Ну хватит, — сказал я. — Сколько можно. Да мы же как братья.

Толстый Пол смеется редко — такое впечатление, что его рот для этого просто не приспособлен, — но сейчас он рассмеялся. Потом опять посерьезнел. Задумался. Вернул шары на пронзительно-зеленое сукно и зашел за стойку к кассе. Звякнул колокольчик. Сигнал к началу первого раунда. Нет, пятнадцатого. Толстый Пол достал два столбика монет в банковской упаковке. Вложил в носок и потянул тяжело обвисшую черную мошонку.