Дэниел Мартин - Фаулз Джон

— Потому что я так считаю. — И добавила очень медленно: — И я не могла прийти ни к какому чёткому выводу, потому что не могу судить об этом объективно.

Он снова постарался заставить её поднять на него взгляд.

— Почему не можешь?

— Потому.

— Это не ответ.

Она очень тихо ответила:

— Потому что я ревную.

— Из-за того, что для неё постель не проблема?

— Это была бы просто зависть. А я ревную.

Потребовалось время — минута или даже две, чтобы до него дошло. Но то, как упорно она разглядывала ковёр… Он опустил глаза и принялся разглядывать собственные, вытянутые прочь от огня ноги: он сидел опершись о стену рядом с камином и теперь чувствовал себя как человек, которого с завязанными глазами подвели к краю пропасти. В наступившей тишине Джейн пробормотала:

— «Fais ce que voudras».

— Всё как-то очень сильно усложняется.

— Может быть, наоборот, упрощается? Давно пора.

— Но я думал, вы с Энтони…

Она отвернулась и теперь опиралась на другой локоть. Он смотрел ей в спину.

— Всё это лето, когда мы собирались вчетвером, ты на меня не смотрел. Если это не было абсолютно необходимо. И я… Мне приходилось заставлять себя смотреть на тебя нормально.

Она низко наклонила голову, пряча лицо; ждала.

— А я и не замечал.

— Что избегаешь моего взгляда?

— Что с тобой то же самое.

— Даже не догадывался?

— Ну… может, раз или два подумал… В тот вечер в «Форели».

— А что ты подумал, когда я взяла тебя за руку?

Когда паб закрылся, они пошли в парк к Беседке Розамунды. Нэлл с Энтони шли впереди. В темноте Дэн с острым волнением ощутил, как в его руку легла лёгкая ладонь Джейн… но тогда ничего подобного ему и в голову не пришло.

— Я подумал, ты по-сестрински…

— Весь вечер Нэлл просто выводила меня из себя. Никаких тёплых сестринских чувств я не испытывала.

И снова — тишина. Он глядел на её затылок, на очертания её тела. Дождь почти перестал, но небо по-прежнему было затянуто тяжёлыми тучами. Он выдавил из себя признание — будто бы неохотно. Но на самом деле он был восхищён и взволнован.

— Это безумие. Но мне кажется, я люблю вас обеих.

— И я чувствую точно то же самое.

— Господи, что за напасть!

— Это я виновата. Я не собиралась поднимать этот разговор.

— Это всё из-за той… в камышах.

— Да, наверное.

— Со мной это началось очень давно. Но ты пользовалась таким успехом… я не знал, как к тебе и подступиться.

И снова — тишина.

— Это как грипп подхватить, — сказала она. — Не заметишь, как заболел, а потом уже поздно и с этим ничего не поделаешь.

— Только против гриппа существуют довольно простые средства.

Она ответила не сразу.

— В таких случаях ложатся в постель, верно?

Теперь оба долго молчат. Потом Дэн окликает её шёпотом:

— Джейн? — Она лежит к нему спиной, опершись на локоть и поджав ноги. — Ты это всерьёз?

Она мотает головой:

— Это так трудно объяснить. У меня такое чувство, что Энтони вроде бы лишает меня чего-то. Того, что есть у вас с Нэлл. Того, чего жаждет моё тело.

— Рабле?

— Быть сумасбродной и распутной, так, кажется?

«Сумасбродная и распутная» было ходячей фразой среди тогдашних студентов и всегда употреблялось иронически.

— Но ты только что сказала…

— Я люблю его, Дэн. Как ни странно, всё это потому, что я его люблю. — Она помолчала. — Хочу его любить.

Он чувствовал, как почва уходит у него из-под ног, но уже не мог остановиться.

— Ты хочешь убедиться, что сможешь его любить?

Когда она нарушила наступившее молчание, её голос звучал так тихо, что он едва расслышал её слова:

— Только один раз. Acte gratuit?53

Он не мог отвести глаз от собственных ботинок.

— А завтра?

— Ну, если бы мы точно знали, что делаем. Если бы смогли вынести это… за рамки времени. Как изгнание бесов. Освобождение.

Он постарался неслышно проглотить ставший в горле ком.

— Освобождение… от чего?

— От того, что должно случиться. От того, что случится.

— Даже зная, что мы любим друг друга?

— Зная, что когда-то мы желали друг друга. И что хоть раз нам хватило смелости признаться в этом.

Он чувствовал, как его захлёстывает физическое возбуждение, и вовсе не испытывал желания бороться с ним, но всё же сказал:

— Не представляю, как мы сможем смотреть им в глаза.

— Нам, кажется, до сих пор удавалось вполне успешно скрывать очень многое. Даже друг от друга.

— Дело не в том, что я… — Но незаконченная фраза повисла в воздухе. Он был словно парализован, потрясён огромностью происходящего, восхищён его необычностью. Молчание заполняло всю комнату, Джейн словно застыла на месте. Откуда-то издали, из-за ограды сада, сквозь шорох дождя донеслись звуки гобоя — быстрые умелые пальцы сыграли несколько восходящих и нисходящих гамм. И снова — тишина.

Джейн села и повернулась к нему. Она словно впервые смотрела на него — нежно и испытующе. Её карие глаза встретили его взгляд; в тот момент в ней было что-то девственно-чистое, она, словно школьница лет семнадцати, была напугана тем, что затеяла её более взрослая ипостась; но слабая улыбка, игравшая на её губах, как-то перевешивала — хоть и не отрицала напрочь — эту юную непорочность. А может быть, эта улыбка была вызвана его собственными колебаниями, отразившимися в выражении его лица, потому что в ней виделся и чуть заметный вызов, и поддразнивание, будто девушка не имела в виду ничего большего, чем просто «взять его на слабо́».

Гобой зазвучал снова: студент-музыкант заиграл Делиуса,54 и Джейн протянула над ковром руку жестом прямо-таки ритуальным — так подавала руку жениху средневековая невеста.

Дэниел чуть не опоздал на самолёт, попав в затор на шоссе. На этот раз смог не укрывал небо, стояло по-калифорнийски прекрасное зимнее утро. Седовласый поляк-водитель клял на чём свет стоит автомобильные дороги вообще и шоссе на Сан-Диего в частности, но злился и бушевал он гораздо сильнее, чем его пассажир: Дэниел препоручил своё «я» судьбе и не без удовольствия разглядывал его, словно сквозь объектив камеры Ишервуда,55 словно это «я» действительно было лишь выдуманным героем романа, персонажем в чужом сценарии… Тем самым Саймоном Вольфом — проросшим зёрнышком идеи, подсказанной ему прошлой ночью. Возможно, давнее прозвище — мистер specula speculans — было не вполне справедливым: пристрастие к зеркалам лишь в буквальном смысле кажется prima facie56 свидетельством нарциссизма, оно ведь может ещё символизировать попытку увидеть себя глазами других, уйти от восприятия себя в первом лице, стать собственным лицом третьим.

В уже вынесенной Дэном весьма низкой оценке будущего романа (отказ от которого — он прекрасно это сознавал — был, с одной стороны, результатом дурного влияния собственного metier,57 а с другой — равнодушной уверенности, что ему уже недостанет воображения, не хватит дыхания, потребного для столь сложной формы; что он задохнётся, словно калека-астматик, предприняв атлетическую попытку одолеть эту вершину) он весьма симптоматично оставил самый тёмный уголок для повествования от первого лица; и чем теснее повествовательное «я» сближалось с тем, другим «я», которое можно было бы счесть авторским, тем мрачнее этот уголок становился. Поистине объективность камеры Ишервуда отвечала некой глубинной психологической потребности его существа в гораздо большей степени, чем фундаментальным эстетическим (и даже квазиэтическим) принципам хорошего вкуса, на интуитивное обладание которыми он иногда претендовал.

И пока он сидел вот так, вполуха слушая и время от времени произнося что-то полуодобрительное в ответ на воркотню водителя (тот явно решил доказать, что теперь он — стопроцентный американец, а Америка — идеальное общество, в идеальном обществе не может быть ни недостатков, ни дорожных заторов, так какого чёрта тут заварилась эта каша?), в голову ему закралась смутная догадка, что его стремление уйти от собственного «я», неизбежно присущего любому честному воспроизведению истории собственной жизни, есть не что иное, как боязнь вынести суждение; оказалось, что замечание по поводу стремления к совершенству, процитированное Дженни, гораздо точнее попало в цель, чем она могла предположить, и то, что он, сам того не сознавая, так хотел сделать, было теснейшим образом связано с тем, что — сам того не сознавая — он делать терпеть не мог. Он даже попытался было попробовать на вкус фразу: «Я опоздал на самолёт (или «Я чуть было не опоздал на самолёт»), попав в затор по дороге на Сан-Диего» — и с отвращением поморщился: ни вкус, ни звучание этой фразы его не устраивали.

Наконец они поползли вперёд, увидели место аварии, тревожно мигающие красные огни, заставившие остановиться вереницы бессильных что-либо сделать людей на колёсах. И, совершенно по-английски, Дэниел аккуратно занёс в память дополнительный аргумент в пользу того, почему он обречён быть самим собой: ясно, что, если когда-нибудь он и попытается совершить невозможное, ничего не может быть хуже, чем писать от первого лица… даже абсурдность мифического Саймона Вольфа была бы более оправданна.