Дэниел Мартин - Фаулз Джон

У Дэна бывают какие-то белые пятна в восприятиях. Это я поняла здесь, у Милдред и Эйба. В частности, он не очень чётко видит, что ими руководит, почему их брак такой удачный. Милый застольный собеседник и весёлый бильярдист должен дома на ком-то отыгрываться, отводить душу. Милдред сказала мне — всеми буквами: «Ему всегда нужны были другие люди, а мне, я думаю, всегда нужен был только он». Между прочим, последнее, что он придумал, — это притворяться, что он безумно (и совершенно невинно, так как Милдред всегда тут) в меня влюблён. Но так как Милдред всегда тут, в этом есть что-то вовсе не невинное, не могу объяснить — что. Может, попытка уколоть за что-то в их общем прошлом, не в настоящем. И я вовсе не уверена, что молодым он понравился бы мне больше.

Ещё одно белое пятно — Дэн не вполне понимает, что руководит мною: с этого я и хотела начать. Когда первый шок прошёл, меня не обидело его решение уехать; на самом деле я не обиделась даже на то, что он решил воспользоваться этим предлогом, чтобы дать нам обоим время поостыть. Но меня обидело его предположение, что, как только он уедет, я — темпераментная дурочка с типично женским умом — посмотрю на всё это его глазами. Если бы я наскучила ему или показала бы, что он наскучил мне; если бы кто-то из нас предпочёл пережить боль, лишь бы не притворяться, что мы всё ещё чувствуем то, чего на самом деле уже нет… нет, меня обидела эта его наглость: только он, видите ли, знает, что лучше для нас обоих. Этакий Сидни Картон,198 и даже ещё много-много благородней, будто мне грозит навсегда остаться старой девой, как только этот месяц пройдёт. А теперь я решила, что понимаю, что заставляет его так себя вести. Поначалу у меня возникло подозрение, что он хочет сбежать, потому что в Англии я могла бы стать проблемой. Там его дочь, ну и всё прочее. Но теперь я думаю, всё обстоит гораздо сложнее — и гораздо хуже.

У него есть возлюбленная. Имя её — утрата.

Всё это тесно связано с тем, что я узнала об Америке.

Надо вообразить себе глубоко запрятанного, тайного Дэна, который на самом деле любит утраты — и те, что пережил в прошлом, и те, что ещё предстоит пережить. Почему-то для него утрата — нечто прекрасное и плодотворное. Я не хочу сказать, что он наслаждается утратами или стонет о них (слишком многое тогда вышло бы наружу), но он обнаружил, что чувствует себя гораздо счастливее в качестве самоназначенного побеждённого, чем в качестве победителя. Это чувствовалось во время его телефонного разговора с экс-жёнушкой, да и с её сестрой тоже. Какое-то возбуждение, словно до него донёсся аромат вожделенной давней арены утрат.

А теперь получилось так, что и я становлюсь потенциальной ареной утрат. Поэтому он так нежен со мной, так — внешне — всё понимает; а на деле-то он говорит — в самом буквальном смысле: пропади ты пропадом. Чем больше я об этом думаю, тем страшнее становится, просто мороз по коже. Будто имеешь дело с душителем, который нежно гладит шею девушки, проливая горькие слёзы, потому что собирается через несколько минут эту девушку убить.

Я почти уверена: этот человек имеет глупость думать, что всё это — высокий романтизм. На самом же деле это самая настоящая литературщина, действительно романтизм, только из очень нелюбимого мной литературного течения.

Поначалу этого не понимаешь, но лишь потому, что Дэн не стоит над бушующим морем и не суетится на Громовом перевале199 с по-байроновски буйно развевающимися волосами. Но именно таков он и есть: профессиональный меланхолик, получающий от этого бездну удовольствия. Там, в пустыне Мохаве, он просил меня вовсе не выйти за него замуж: он просил меня отказаться выйти за него замуж. Теперь синею от злости, что не сказала «да». Просто чтобы не позволить взять меня на пушку.

Просто зло берёт от мысли, что когда-то видела его в роли мистера Найтли по отношению ко мне — Эмме.200 Наверно, я тогда совсем голову потеряла.

Думаю, в Америке мне нравится вот что (ты был словно тёмные очки, я гораздо больше вижу теперь, когда ты уехал): они здесь просто не понимают нашего ужасного, типично английского пристрастия к поражениям, утратам и самоотречению. Пару дней назад Хмырь просто довёл меня до белого каления. Явился в дурном расположении духа, что-то у него не задалось, и, Боже ты мой, как только он это нам не демонстрировал! Пожалуй, это было самое лучшее его представление за всё время. Но он хотя бы хотел как-то справиться с этим, что-то сделать, ничего не прятал. Держаться молодцом — абсурдно, отныне я напрочь отрицаю этот принцип. Не желаю красоваться, словно урна с прахом на чьей-то каминной полке.

Приезжаешь в Штаты, не зная, чего ожидать. Потом видишь, что подтверждаются твои самые худшие предубеждения. Страна автоматов, мчащихся в куче по так называемым «свободным» скоростным шоссе в поисках лучшей жизни, которая всё равно гроша ломаного не стоит. Анекдот — называть эти забитые до предела дороги «свободными»! Потом, это их пристрастие делать всё «по книге»: если в книге сказано то-то или то-то, человек чувствует себя абсолютно счастливым — или должен чувствовать… Вдруг понимаешь, как поразительно свободны (или хотя бы не принимают на веру чужие рецепты) наши англичане. Потому я и влюбилась в Дэна: в стане несвободной культуры он показался мне человеком поистине свободным, а я была перепугана. Отчасти потому, что понимаю: Калифорния — это будущее, а Англия — музейная редкость, доживающий свой век зоологический экспонат. Сити — съёжившееся от старости время. Я начинала ненавидеть Америку (во всяком случае, эту её часть) и утрачивать надежду в отношении собственной страны. Некуда податься. Только — к нему.

Потом мало-помалу до тебя доходят всякие мелочи, и начинаешь понимать, что увидел Америку не совсем так; что, вполне возможно, вся эта смесь глупости, и безвкусицы, и неравенства, и насилия, и конформизма — всего лишь цена, которую им приходится платить за сохранение национальной энергии и живучести. Ведь они сами себя эксплуатируют по мелочам так беспардонно, как мы у себя в Англии ни за что не допустили бы. Помнишь, ты как-то взял меня на Фермерский рынок — показать, какие фрукты и овощи они выращивают в угоду представлениям Медисон-авеню о том, как эти фрукты и овощи должны выглядеть. Огромные красные — «на отлично!» — яблоки: вкус — как у губки в сахаре. Гигантские пресные помидоры, огромные безвкусные кочаны салата. Еретическое представление, что размер и вид — это всё, а всё остальное никакой ценности не представляет. То же самое видишь и в разговорах людей с хорошо промытыми мозгами, в том, как они гостей принимают, как себя ведут. Идиотская дешёвая имитация того, как должны одеваться, разговаривать, обставлять свои дома те, кто добился успеха.

Одна женщина сказала мне, что ей приходится ехать за тридцать миль, чтобы купить, как она выразилась, «настоящее» мясо — будто это мясо какой-то фантастический деликатес, вроде природной белуги или французских трюфелей. Помнишь эту чудесную переводную картинку-ярлык? «Супермаркеты экономят время. Но для чего?»

Я знаю, Милдред готовит — пальчики оближешь, и рестораны здесь есть отличные. Но не перестаёшь думать: слава Богу, что есть Европа и мелкие, без претензий, предприниматели… настоящие мастера своего дела, за что и пользуются уважением. И я знаю, что некоторые здесь прекрасно это понимают. Эйб, например. Я на днях набросилась на него по этому поводу, и он элегантно пошутил: «Если американцы когда-нибудь разберутся, сколько никому не нужных вещей они продают и покупают, все захотят эмигрировать обратно в Европу».

И всё же здесь есть какое-то стремление вперёд, независимость, отсутствие угодливости. Надежда. Знаешь это: «Была бы воля, а средства найдутся»? У них хотя бы воля есть, если не средства. А как они используют английский язык, не допуская, чтобы он их использовал? О некоторых вещах мы и понятия не имеем. Так что я теперь начинаю смотреть на всё это как на возможность выбора при расплате по счёту. В Англии мы расплачиваемся апатией, сохранением иерархии, приверженностью прошлому. Здесь предпочитают платить, устремив взоры в будущий мир — мир мечты, где каждого ждёт успех, где все богаты и счастливы. Кошмары вроде супермаркетов, и «свободных» скоростных шоссе, и смога, и манеры сидеть развалясь — просто случайные эпизоды на пути в этот прекрасный мир. Миф американских колонистов. Сегодняшние проблемы вовсе не проблемы, а доказательство, что завтра будут освоены новые рубежи. Просто гони свой фургон вперёд и дальше, чего бы это ни стоило. У нас же ты должен быть доволен тем, что ты есть. Они тут навек застряли на первых страницах, тогда как мы дочитали последнюю главу вечность назад.

Я помню — а ты? — как Дэн убеждал меня, что уникальность англосаксонского национального сознания — в маниакальной приверженности идее равенства. Утверждал, что это просматривается и в давней истории, даже в феодальные времена. Великая хартия вольностей, парламент, обычное право и всякие прочие штуки. Но у нас эта мания достигла зенита где-то в семнадцатом веке. Кромвель и Английская республика.201 Тогда у нас ещё был шанс, но мы его профукали. Или, вернее, те, кто не хотел этот шанс профукать, увезли его с собой в Америку. Конечно, в душе у американцев образовался невозможный хаос. Но в ней всё-таки сохранились какие-то следы прежней нашей дороги. Дэн сказал как-то: «Здесь Кромвель так и не умер». Я засмеялась. Так и представила себе старого задиру в железном шлеме и высоких сапогах, стоящего на углу бульвара Сансет: «Простите меня, ребята!» Но Дэн не нашёл это забавным.