Чудо - Уоллес Ирвин

Только сейчас Уртадо осознал, что, если бы не Наталия, он давно спятил бы от переживаний и стресса. Само ее присутствие на протяжении трех суток удивительным образом успокаивало его и отвлекало от черных мыслей. Она была постоянно рядом с ним все последние семьдесят два часа — утром, днем, вечером. В жизни он еще не встречал подобной девушки. Несмотря на свой недуг, она неизменно была весела и жива. Она была остроумна и не упускала возможности пошутить над ним, когда они просыпались утром, чтобы заняться любовью. Страстная и безрассудная во время соития. Серьезная и набожная в гроте, куда ходила каждый день поздним утром и после обеда. Пленявшая умом и рассудительностью во время бесед за обедом и ужином. Безгранично женственная и чувственная вечером, когда снова наступала пора любви. Уртадо никогда раньше не думал, что женщина может столь полно и щедро дарить мужчине радость, отдаваясь ему всей своей плотью. Наталия была настоящим чудом, единственным и неповторимым. С головы до пят она являла собой красоту, от которой захватывало дух. Какие-нибудь два часа назад они вместе взмыли в поднебесье страсти, после чего она уснула. И тогда Микель впервые испытал колебания относительно целесообразности своей миссии.

Лежа рядом с нею в постели, он размышлял о том, что ждет его впереди. Прежде всего это было чувство вины, которую он непременно испытает за то, что уничтожил грот накануне последнего дня, когда там могла снова явиться Дева Мария. На этот день Наталия запланировала марафонское бдение в надежде дотянуться до Той единственной, что могла сжалиться над ней. Таким образом, Наталия уедет, так и не дождавшись мистического дня, когда можно было бы вознести последнюю горячую молитву. Останется без грота, где можно преклонить колени. И без мужчины, которого полюбила. Она возвратится в Рим, раздавленная и одинокая.

Сам же он будет скрываться среди собратьев-басков в какой-нибудь деревушке во Франции, за много километров отсюда, ожидая дня, когда французская полиция прекратит охоту за террористом, совершившим величайшее святотатство всех времен. Надо будет потерпеть, пока немного ослабнет режим безопасности на границе с Испанией в Эндайе. Тогда он незаметно просочится в Испанию, чтобы мобилизовать силы для оказания нажима на министра Буэно и испанское правительство в целом. Он будет среди ликующих толп на улицах Сан-Себастьяна, когда Баскская Испания станет независимым государством Эускади. И вот тогда-то — через какое время? сколько лет спустя? — можно будет отправиться в Рим одиноким паломником, чтобы искать и, вероятно, найти Наталию уже постаревшей. Впрочем, испытав разочарование и гнев, она, скорее всего, отвергнет его.

С такими мыслями он лежал, терзаясь сомнениями. Не отказаться ли от своего разрушительного плана? Не лучше ли в этот последний день молиться вместе с Наталией и за нее? И если это ей не поможет (хотя в том, что не поможет, он был заранее убежден), поехать вместе с нею в Рим? Там он мог бы снова заняться писательским трудом. Ведь писатель может писать где угодно. Он оставался бы вместе с нею и заботился о ней до самого конца жизни. А за свободу Эускади пусть попробуют бороться другие.

Однако сомнения, едва появившись, начали казаться страшной ересью, насмешкой над верой в его святое дело. У других не было его уникальной способности вести борьбу в подполье. Даже Лопес, некогда непревзойденный организатор и разработчик операций, и тот сломался. Состарившись и одряхлев, Лопес начал проявлять готовность к компромиссу с этим чудовищем в Мадриде. Нет, сейчас Уртадо самый искусный, самый нужный делу боец. Ему нет замены. И он не вправе предавать тысячи угнетенных и память своего горячо любимого отца.

Зрелые размышления взяли верх над эгоистичными мыслишками. Он приехал сюда для того, чтобы снести препятствие на пути к свободе басков. И сегодня ночью разнесет это препятствие вдребезги.

Во всяком случае, он надеялся на это.

Подходя к углу, Микель ускорил шаги, чувствуя, как сильно бьется сердце. Хотя он и не имел привычки молиться, но все же молил в душе неведомого бога, чтобы сплетни Ивонны оказались правдой и французские полицейские сняли свой кордон.

На углу он застыл в неудобной позе, рискуя потерять равновесие. Однако открывшаяся взору картина едва не заставила его запрыгать от радости. На улице не наблюдалось никаких признаков жизни. Полиция исчезла, и вход на пандус был абсолютно свободен.