Все божьи дети могут танцевать - Мураками Харуки

Лишь три года назад они завершили бракоразводный процесс. А спустя несколько месяцев на стоянке университетской больницы кто-то разбил лобовое стекло и фары ее «хонды-аккорда». Больше того — на капоте белой краской написали «машина джапа»^[10]. Она вызвала по-лииию Приехал огромный темнокожий полицейский, заполнил заявление о нанесенном ущербе, а в заключение сказал:

— Доктор, здесь — Детройт. В следующий раз покупайте «форд-таурус».

Все это отбило у Сацуки желание оставаться в Америке, и она решила вернуться в Японию. Нашла себе должность в больнице Токийского университета.

— Наши многолетние исследования едва начали давать плоды. Ты не можешь уехать именно сейчас, — уговаривал ее коллега-индус. — Иди все своим чередом, и «нобелевка» у нас в кармане.

Но Сацуки своего решения не изменила. Что-то в ней оборвалось.

Конференция завершилась, и Сацуки осталась в гостинице одна.

— Мне удалось совместить поездку с отпуском, так что поеду на курорт, дам себе отдых, — сказала она знакомым. — Буду читать книжки, плавать, пить в шезлонге у бассейна прохладные коктейли.

— Везет тебе, — отвечали ей. — Расслабляться порой просто необходимо. Полезно в том числе и для щитовидки…

Она пожала приятелям руки, обнялась с ними на прощанье, договорилась о следующей встрече и была такова.

На следующее утро, как и планировалось, к гостинице подкатил лимузин — темно-синий «мерседес-бенц» старой модели. Блестящий, как драгоценный камень. На кузове — ни пятнышка. Красивее любой новой машины, как будто его выдернули из чьей-то ирреальной химеры. Гиду-водителю было чуть за шестьдесят. Худощавый таец, накрахмаленная белая рубашка с короткими рукавами, черный шелковый галстук, темные очки. Загорелый, с тонкой изящной шеей. Стоя перед Сацуки, он не пожал руку, а сложил ладони и слегка поклонился на японский манер.

— Зовите меня Нимит. Всю эту неделю я буду вас сопровождать.

Нимит — это имя или фамилия? Как бы там ни было, он — Нимит. Нимит говорил очень вежливо на удобоваримом английском. Ни разбитного американского акцента, ни сдержанного британского. Иначе говоря, акцент в его речи почти не улавливался. Такое ощущение, что она раньше где-то слышала этот английский, но где — припомнить не могла.

— Очень приятно, — ответила Сацуки.

И они вдвоем оставили за спиной душный, сутолочный и шумный Бангкок со всем его смогом. Машины давились в пробке, люди орали друг на друга, воздух резал вой клаксонов, пронзительный, как сирена воздушной тревоги. В добавок ко всему дорогу перегородили слоны. Причем не два и не три.

— Интересно, что они здесь делают? — поинтересовалась Сацуки у Нимита.

— Их пригоняют люди из провинции, — вежливо ответил тот. — Это — рабочие слоны, они переносят бревна. Но только на это не проживешь, вот хозяева и учат животных всяким трюкам и показывают иностранным туристам за деньги. Уже весь город заполонили, жителям от них сплошные неудобства. Бывали случаи, когда слоны пугались чего-то и пускались в бегство. Много тогда они помяли машин. Конечно, полиция не дремлет, но отобрать слонов у погонщиков тоже не может: куда их девать, и потом — кто их всех прокормит? Вот только и остается, что выпускать на волю.

Машина вскоре выехала за город, на хайвэй и помчалась прямо на север. Нимит вынул из бардачка кассету и негромко включил музыку. Полился джаз. Какая-то очень старая и знакомая мелодия.

— Не могли бы вы сделать громче? — попросила Сацуки.

— Слушаюсь, — ответил Нимит и прибавил громкости.

Играла «I Can't Get Started». To же исполнение, что ей приходилось слышать в молодости.

— Труба — Говард Макги, тенор-сакс — Лестер Янг, — как бы про себя сказала Сацуки. — Концерт JATP^[11].

Нимит бросил на нее взгляд в зеркальце:

— А вы, доктор, разбираетесь в джазе. Что, нравится?

— Отец был большим поклонником. Часто мне ставил. Причем одно и то же по несколько раз, заставлял даже имена исполнителей запоминать. Когда отвечала правильно — получала сладости. Вот, до сих пор помню. Сплошной старый джаз. Новых исполнителей не знаю никого. Лайонел Хэмптон, Бад Пауэлл, Эрл Хайнз, Гарри Эдисон, Бак Клэйтон…

— Я тоже слушаю только старый. А чем занимался ваш отец?

— Тоже был врачом. Педиатром. Но умер, едва я поступила в старшую школу.

— Извините… А сейчас вы слушаете джаз?

Она покачала головой:

— Нет, уже давно ничего не слушала. Тот, за кого я вышла замуж, его не любил. Из музыки только одну оперу и слушал. У нас дома был прекрасный проигрыватель, но когда на него ставили что-нибудь кроме оперы, муж кривился. Маньяки оперы, пожалуй, — самые мелочные в мире люди. С мужем-то я развелась, но горевать не буду, если до самой своей смерти больше оперу не услышу.